|
На правах рекламы: • информация от партнеров здесь • полезная информация здесь • http://rybalka44.ru/forum/samodelki/remont-to-i-apgrejd-katushki/25/ подробности на сайте информация здесь • demertim.ru информация от партнеров • glory.rin.ru |
 |
 |
"Адольф" Бенжамена Констана в творчестве Пушкина / Проза
I
Вопрос о влиянии на творчество Пушкина знаменитого романа Бенжамена Констана "Адольф" уже обсуждался в пушкинской литературе1. Известно, что романтический герой Б. Констана был одним из прототипов Онегина. Необходимо, однако отметить, что роман Б. Констана имел на творчество Пушкина значительно большее и, что особенно важно подчеркнуть, более разнообразное влияние, чем обычно думают.
Особое значение "Адольфа" для Пушкина заключается в том, что Пушкин связал с этим романом ряд литературных проблем, разрешение которых стояло перед ним в конце 20-х годов.
"Адольф" был написан в 1807 г. и долго оставался ненапечатанным. Только в 1815 г. появилось первое (лондонское) издание "Адольфа", второе (парижское) вышло в 1816 г.
Роман Б. Констана сразу обратил на себя внимание читателей. В 1817 г. Стендаль назвал "Адольфа" "необыкновенным романом". Сент-Бев, рассказывая о впечатлении, произведенном "Адольфом" на современников, сравнивает этот роман с "Ренэ" Шатобриана2.2 Сисмонди в письме (от 14 октября 1816 г.), которое, по словам Сент-Бева, стало неотделимым от "Адольфа" комментарием этого романа, пишет между прочим следующее: "в "Адольфе" анализ всех чувств человеческого сердца так восхитителен, столько истины (курсив мой. А. А.) в слабости героя, столько ума в наблюдениях, силы и чистоты в слоге, что книга читается с бесконечным удовольствием. Мне кажется, что она доставляет мне тем более удовольствия, что я узнаю автора на каждой странице..."
Как мы видим, автобиографичность "Адольфа" с одной стороны, с другой — верность и глубина психологического анализа в произведении, впоследствии получившем название "отца психологического романа", были отмечены сразу же. 29 июля 1816 г. Байрон писал своему другу поэту Роджерсу: "Я просмотрел "Адольфа" и предисловие к нему, в котором отвергаются действительные персонажи. Это произведение оставляет тягостное впечатление, но гармонирует с тем состоянием, когда более не способен любить — состоянием, может быть, самым неприятным в мире, за исключением влюбленности"3.
Успех "Адольфа" был длителен. Еще в конце 30-х годов Густав Планш написал к "Адольфу" обширное предисловие; Бальзак в 40-х годах упоминает об "Адольфе" в ряде своих романов ("Записки новобрачных", "Погибшие мечтания", "Беатриса").
"Адольф" очень скоро стал известен и русским читателям. Уже 26 октября 1816 г. Вяземский писал из Москвы А. И. Тургеневу: "Я послал к тебе Адольфа с молодым Апостолом-Муравьевым"4.
Первый русский перевод "Адольфа" появился в 1818 г. под заглавием: "Адольф и Елеонора, или опасности любовных связей, истинное происшествие", и был напечатан в Орловской губернской типографии.
Принимая во внимание значительное идеологическое воздействие Б. Констана, как политического писателя и публициста, на передовых людей того времени5, можно предположить, что Пушкин прочел "Адольфа" вскоре по выходе романа в свет.
Как известно, современники Пушкина узнавали в героине "Адольфа" мадам де Сталь6. Широкая популярность этого имени в России, конечно, должна была повысить интерес читателей к роману Б. Констана. В частности Пушкин, так высоко ценивший произведения де Сталь, упоминавший о ее книгах: "Dix annees d'exile" и "De l'Allemagne" в I-й главе "Онегина", выступавший в защиту автора "Дельфины" и "Коринны" в 1825 г. и еще в 1831 г. изобразивший мадам де Сталь в "Рославлеве", должен был с особым вниманием отнестись к "Адольфу".
В письме к Каролине Собаньской (янв. — февр. 1830 г.) Пушкин пишет, что имя героини "Адольфа" Элленоры напоминает ему "жгучие чтения его юных лет и милый призрак, который соблазнял его тогда"7 (в его одесский период жизни).
Интерес Пушкина к "Адольфу" был столь же длительным, как у его современников.
20 декабря 1829 г., т. е. еще до выхода перевода Вяземского, Баратынский писал Вяземскому: "для меня чрезвычайно любопытен перевод светского, метафизического тонко-чувственного "Адольфа" на наш необработанный язык"8. Вяземский, восторженное отношение которого к роману Б. Констана засвидетельствовано его предисловием9 к сделанному им переводу "Адольфа", посылая свой перевод Е. М. Хитрово, писал ей: "Вы любите этот роман, вы будете довольны тем, что я посвятил его имени для вас дорогому <т. е. имени Пушкина>10; а в 1832 г. сообщил жене: "намедни на бале Завадовская сказала мне, что она три раза прочла моего "Адольфа"11. Приблизительно к тому же времени относится отзыв об "Адольфе" в дневнике Никитенки6 и перевод "Адольфа", сделанный Полевым12. Установленное исследователями влияние "Адольфа" на "Героя нашего времени" свидетельствует о впечатлении, произведенном романом Б. Констана на Лермонтова13. Человек другого поколения, И. С. Аксаков, для которого "Адольф" был только старым французским романом, в письме к отцу от 1845 г. сообщает об отношении к этому роману А. О. Смирновой: "...я, не говоря об этом ничего А. О., взял у нее один старый французский роман Benjamin Constant "Adolphe", который она ставит превыше небес"14.
В личной библиотеке Пушкина хранится экземпляр 3-го издания "Адольфа" (1824) с многими карандашными отметками15. Как мне удалось установить, на стр. 61 и 104 находятся замечания рукою Пушкина, что позволяет предположить, что и другие отметки сделаны им же.
Особое значение "Адольфа" для Пушкина заключается в том, что Пушкин связал с этим романом ряд литературных проблем, разрешение которых стояло перед ним в конце 20-х годов.
"Адольф" был написан в 1807 г. и долго оставался ненапечатанным. Только в 1815 г. появилось первое (лондонское) издание "Адольфа", второе (парижское) вышло в 1816 г.
Роман Б. Констана сразу обратил на себя внимание читателей. В 1817 г. Стендаль назвал "Адольфа" "необыкновенным романом". Сент-Бев, рассказывая о впечатлении, произведенном "Адольфом" на современников, сравнивает этот роман с "Ренэ" Шатобриана2.2 Сисмонди в письме (от 14 октября 1816 г.), которое, по словам Сент-Бева, стало неотделимым от "Адольфа" комментарием этого романа, пишет между прочим следующее: "в "Адольфе" анализ всех чувств человеческого сердца так восхитителен, столько истины (курсив мой. А. А.) в слабости героя, столько ума в наблюдениях, силы и чистоты в слоге, что книга читается с бесконечным удовольствием. Мне кажется, что она доставляет мне тем более удовольствия, что я узнаю автора на каждой странице..."
Как мы видим, автобиографичность "Адольфа" с одной стороны, с другой — верность и глубина психологического анализа в произведении, впоследствии получившем название "отца психологического романа", были отмечены сразу же. 29 июля 1816 г. Байрон писал своему другу поэту Роджерсу: "Я просмотрел "Адольфа" и предисловие к нему, в котором отвергаются действительные персонажи. Это произведение оставляет тягостное впечатление, но гармонирует с тем состоянием, когда более не способен любить — состоянием, может быть, самым неприятным в мире, за исключением влюбленности"3.
Успех "Адольфа" был длителен. Еще в конце 30-х годов Густав Планш написал к "Адольфу" обширное предисловие; Бальзак в 40-х годах упоминает об "Адольфе" в ряде своих романов ("Записки новобрачных", "Погибшие мечтания", "Беатриса").
"Адольф" очень скоро стал известен и русским читателям. Уже 26 октября 1816 г. Вяземский писал из Москвы А. И. Тургеневу: "Я послал к тебе Адольфа с молодым Апостолом-Муравьевым"4.
Первый русский перевод "Адольфа" появился в 1818 г. под заглавием: "Адольф и Елеонора, или опасности любовных связей, истинное происшествие", и был напечатан в Орловской губернской типографии.
Принимая во внимание значительное идеологическое воздействие Б. Констана, как политического писателя и публициста, на передовых людей того времени5, можно предположить, что Пушкин прочел "Адольфа" вскоре по выходе романа в свет.
Как известно, современники Пушкина узнавали в героине "Адольфа" мадам де Сталь6. Широкая популярность этого имени в России, конечно, должна была повысить интерес читателей к роману Б. Констана. В частности Пушкин, так высоко ценивший произведения де Сталь, упоминавший о ее книгах: "Dix annees d'exile" и "De l'Allemagne" в I-й главе "Онегина", выступавший в защиту автора "Дельфины" и "Коринны" в 1825 г. и еще в 1831 г. изобразивший мадам де Сталь в "Рославлеве", должен был с особым вниманием отнестись к "Адольфу".
В письме к Каролине Собаньской (янв. — февр. 1830 г.) Пушкин пишет, что имя героини "Адольфа" Элленоры напоминает ему "жгучие чтения его юных лет и милый призрак, который соблазнял его тогда"7 (в его одесский период жизни).
Интерес Пушкина к "Адольфу" был столь же длительным, как у его современников.
20 декабря 1829 г., т. е. еще до выхода перевода Вяземского, Баратынский писал Вяземскому: "для меня чрезвычайно любопытен перевод светского, метафизического тонко-чувственного "Адольфа" на наш необработанный язык"8. Вяземский, восторженное отношение которого к роману Б. Констана засвидетельствовано его предисловием9 к сделанному им переводу "Адольфа", посылая свой перевод Е. М. Хитрово, писал ей: "Вы любите этот роман, вы будете довольны тем, что я посвятил его имени для вас дорогому <т. е. имени Пушкина>10; а в 1832 г. сообщил жене: "намедни на бале Завадовская сказала мне, что она три раза прочла моего "Адольфа"11. Приблизительно к тому же времени относится отзыв об "Адольфе" в дневнике Никитенки6 и перевод "Адольфа", сделанный Полевым12. Установленное исследователями влияние "Адольфа" на "Героя нашего времени" свидетельствует о впечатлении, произведенном романом Б. Констана на Лермонтова13. Человек другого поколения, И. С. Аксаков, для которого "Адольф" был только старым французским романом, в письме к отцу от 1845 г. сообщает об отношении к этому роману А. О. Смирновой: "...я, не говоря об этом ничего А. О., взял у нее один старый французский роман Benjamin Constant "Adolphe", который она ставит превыше небес"14.
В личной библиотеке Пушкина хранится экземпляр 3-го издания "Адольфа" (1824) с многими карандашными отметками15. Как мне удалось установить, на стр. 61 и 104 находятся замечания рукою Пушкина, что позволяет предположить, что и другие отметки сделаны им же.
II
Первое, известное нам упоминание Пушкина об "Адольфе" находится в черновом тексте 9-го стиха XXXVIII строфы I главы ("Как Child Harold угрюмый, томный"), где вместо имени Child Harold Пушкин написал "Как Адольф". Затем встречается это имя в XXII строфе VII главы "Евгения Онегина"16. "Адольф" был одним из романов, которые Татьяна прочла в доме Онегина и по отметкам на страницах которого она угадала истинный характер своего героя. Таким образом Пушкин сам указал на Адольфа, как на один из прототипов Онегина17.
В до сих пор неопубликованном черновике этой строфы (тетр. 2371, л. 671) чрезвычайно интересен тот ряд, в который Пушкин включает "Адольфа". Привожу транскрипцию:
В "Заметке" о предстоящем выходе перевода "Адольфа", сделанного Вяземским, Пушкин вторично сопоставляет имя Б. Констана с именем Байрона: "Бенж. Констан первый вывел на сцену сей характер, впоследствии обнародованный гением лорда Байрона"19. Эту мысль Пушкина повторил и Вяземский: "Характер Адольфа верный отпечаток времени своего. Он прототип Чайльд-Гарольда и многочисленных его потомков"20.3 Сопоставление Адольфа с характерами героев Байрона имело для Пушкина очень важный принципиальный смысл.
Вяземский в посвящении Пушкину сделанного им перевода "Адольфа" писал: "Прими перевод нашего любимого романа" и "Мы так часто говорили с тобою о превосходстве творения сего". Хотя это "Посвящение", как выясняется из писем Вяземского к Плетневу, было написано в январе 1831 г., но это не значит, что беседы об "Адольфе" происходили в связи с переводом Вяземского. Вернее предположить, что именно эти беседы подали Вяземскому мысль заняться переводом романа Б. Констана.
Вяземский переводил "Адольфа" con amore, придавал чрезвычайно важное значение своему переводу и работал над такой сравнительно не большой вещью очень долго21.4
20 декабря 1829 г. Баратынский благодарит Вяземского за присланную на просмотр рукопись перевода22.1 И только 12 января 1831 г. Вяземский обратился к Плетневу с просьбой отдать в цензуру оставленный в Петербурге у Жуковского и Дельвига перевод "Адольфа", обещая прислать на днях посвящение ("Письмо к Пушкину") и предисловие "Несколько слов от переводчика"23.2
17 января 1831 г. Вяземский послал Пушкину из Остафьева в Москву свое предисловие (а может быть и посвящение) со следующей просьбой: "Сделай милость, прочитай и перечитай с бдительным и строжайшим вниманием посылаемое тебе (курсив мой. А. А.) и укажи на все сомнительные места. Мне хочется, по крайней мере в предисловии не поддать боков критике. Покажи после и Баратынскому, да возврати поскорее... Нужно отослать в Петерб. к Плетневу, которому я уже писал о начатии печатания Адольфа".
Очевидно, Пушкин полагал необходимым внести некоторые поправки в предисловие Вяземского, потому что через три дня он ответил: "Оставь Адольфа у меня — на днях перешлю тебе нужные замечания"24.3 Поэтому мы имеем право предположить редактуру, если не сотрудничество Пушкина, а самое предисловие рассматривать, как итог бесед Пушкина и Вяземского об "Адольфе". Это тем вероятнее, что, как уже отмечалось, некоторые мысли, высказанные Вяземским в предисловии, — повторение заметки Пушкина об "Адольфе"25.4
В своем предисловии Вяземский говорит, что, переводя "Адольфа", он имел желание "познакомить" русских писателей с этим романом26.1 Конечно, Вяземский знал, что русские писатели могли прочесть роман Б. Констана в подлиннике и вовсе не с романом Б. Констана хотел их познакомить, а показать на примере своего перевода, каким языком должен быть написан русский психологический роман.
Говоря о языке психологической прозы, мы имеем в виду тот язык, который Пушкин называл "метафизическим"27.2
Пушкин считал Вяземского способным содействовать развитию этого языка ("У кн. Вяземского есть свой слог") и 1 сентября 1823 г. советовал Вяземскому заняться прозой и "образовать русский метафизический язык". А еще 18 ноября 1822 г. Вяземский писал А. И. Тургеневу: "Я сижу теперь на прозаических переводах с французской прозы. Во-первых, есть тут и для себя занятие полезное"28.3 Очевидно прозаические переводы уже тогда казались Вяземскому способом обогащения русского литературного языка и в частности создания русской прозы, еще не очень самостоятельной и мало разработанной. Известны жалобы Пушкина на отсутствие русской прозы и на отставание прозы от стихов29.4
Посылая Баратынскому на просмотр свой перевод "Адольфа", Вяземский очевидно высказал свои соображения о трудности передать по русски все оттенки "Адольфа", потому что Баратынский ответил ему следующее: "Чувствую, как трудно переводить светского Адольфа на язык, которым не говорят в свете, но надобно вспомнить, что им будут когда-нибудь говорить и что выражения, которые нам теперь кажутся изысканными рано или поздно будут обыкновенными. Мне кажется, что не должно пугаться неупотребительных выражений. Со временем они будут приняты и войдут в ежедневный язык. Вспомним, что те из них, которые говорят по русски, говорят языком Пушкина, Жуковского и вашим, языком поэтов, из чего следует, что не публика нас учит, а нам учить публику"30.5
За год до того, как было написано предисловие Вяземского, Пушкин в заметке о предстоящем выходе "Адольфа" писал: "Любопытно видеть, каким образом острое и опытное перо кн. Вяземского победило трудность метафизического языка (курсив мой. А. А.), всегда стройного, светского, (курсив мой. А. А.), часто вдохновенного. В сем отношении, перевод будет истинным созданием и важным событием в истории нашей литературы". Здесь Пушкин, уже знавший перевод Вяземского или, во всяком случае, методы его перевода31,1 высказывал ту же мысль, что и Вяземский в "Предисловии", а Баратынский в приведенных письмах. Говоря о метафизическом языке "Адольфа", Пушкин имеет в виду создание языка, раскрывающего душевную жизнь человека. Самое выражение "метафизический язык" Пушкин вероятно заимствовал у мадам де Сталь. Оно встречается в "Коринне", в главе "De la litterature italienne", без сомнения внимательно прочитанной Пушкиным: "les sentiments reflechis exigent des expressions plus metaphisiques"32.2
Конечно, возникает вопрос, чем же отличается психологизм "Адольфа", так сильно поражавший читателей, от психологизма романов, современных "Адольфу", как первоклассных (Сталь, Шатобриан), так и второстепенных (Коттен, Криденер, Жанлис). Дело в том, что Б. Констан первый показал в "Адольфе" раздвоенность человеческой психики33,3 соотношение сознательного и подсознательного34,1 роль подавляемых чувств35 2 и разоблачил истинные побуждения человеческих действий. Поэтому "Адольф" и получил впоследствии название "отца психологического романа".
Все эти черты "Адольфа", как известно, указали путь целому ряду романистов, в числе которых одним из первых был Стендаль. Уже в 1817 г. Стендаль писал: "Данте понял бы без сомнения тонкие чувства, наполняющие необыкновенный роман Бенжамен Констана "Адольф", если бы в его время были такие же слабые и несчастные люди, как Адольф; но чтобы выразить эти чувства, он должен бы был обогатить свой язык. Таким, как он нам его оставил, он не годится... для перевода Адольфа"36.3
В связи с высказыванием Пушкина о метафизическом языке "Адольфа" особый интерес представляют его собственные пометки на полях романа Б. Констана. Против отчеркнутых слов (в письме Адольфа к Элленоре): "Je me precipite sur cette terre qui devrait s'entr'ouvrir pour m'engloutir a jamais, je pose ma tete sur la pierre froide qui devrait calmer la fievre ardente qui me devore"37 4 (стр. 61), Пушкин написал: "Вранье".
Гиперболическая риторика этой фразы воспринималась Пушкиным как нарушение "стройности" метафизического языка, и эти ламентации в духе "Новой Элоизы" Руссо должны были казаться фальшивыми в устах светского соблазнителя.
Второй пример любопытен, как случай редактирования Пушкиным романа Б. Констана и относится к одному из рассуждений Адольфа о раздвоенности человеческой личности, о которых я говорила выше. В отчеркнутой фразе: "et tel est la bizarrerie de notre c?ur miserable que nous quittons avec un dechirement horrible ceux pres de qui nous demeurions sans plaisir"38,5 слово "plaisir" зачеркнуто и на полях написано "bonheur". Эта поправка свидетельствует о требовании точности оттенков смысла.
В до сих пор неопубликованном черновике этой строфы (тетр. 2371, л. 671) чрезвычайно интересен тот ряд, в который Пушкин включает "Адольфа". Привожу транскрипцию:
[Хотя] мы знаем что ЕвгенийТаким образом выясняется, что по первоначальному замыслу Пушкина "два три романа" XXII строфы "Евгения Онегина" — это "Мельмот" Матюрена, "Ренэ" Шатобриана и "Адольф"18. При следующей переработке этих стихов Пушкин заменил Сталь Байроном, а "два, три романа" не названы.
Издавно чтенья разлюбил
[С собою] [Однако] несколько творений
Лишь [он] [С собой] [по привычке лишь] возил -
[Листки в которых отразились] [творцы]
[Корину Сталь] [два три] [романа]
Весь В. Скотт <нрзб.> Адольф
[Мельмот] [Рене] [Адольф] Констана
В. Скотт два три
Ренэ еще два три романа
в которых отразился век
И современный человек
Изображон [печально] довольно верно...
В "Заметке" о предстоящем выходе перевода "Адольфа", сделанного Вяземским, Пушкин вторично сопоставляет имя Б. Констана с именем Байрона: "Бенж. Констан первый вывел на сцену сей характер, впоследствии обнародованный гением лорда Байрона"19. Эту мысль Пушкина повторил и Вяземский: "Характер Адольфа верный отпечаток времени своего. Он прототип Чайльд-Гарольда и многочисленных его потомков"20.3 Сопоставление Адольфа с характерами героев Байрона имело для Пушкина очень важный принципиальный смысл.
Вяземский в посвящении Пушкину сделанного им перевода "Адольфа" писал: "Прими перевод нашего любимого романа" и "Мы так часто говорили с тобою о превосходстве творения сего". Хотя это "Посвящение", как выясняется из писем Вяземского к Плетневу, было написано в январе 1831 г., но это не значит, что беседы об "Адольфе" происходили в связи с переводом Вяземского. Вернее предположить, что именно эти беседы подали Вяземскому мысль заняться переводом романа Б. Констана.
Вяземский переводил "Адольфа" con amore, придавал чрезвычайно важное значение своему переводу и работал над такой сравнительно не большой вещью очень долго21.4
20 декабря 1829 г. Баратынский благодарит Вяземского за присланную на просмотр рукопись перевода22.1 И только 12 января 1831 г. Вяземский обратился к Плетневу с просьбой отдать в цензуру оставленный в Петербурге у Жуковского и Дельвига перевод "Адольфа", обещая прислать на днях посвящение ("Письмо к Пушкину") и предисловие "Несколько слов от переводчика"23.2
17 января 1831 г. Вяземский послал Пушкину из Остафьева в Москву свое предисловие (а может быть и посвящение) со следующей просьбой: "Сделай милость, прочитай и перечитай с бдительным и строжайшим вниманием посылаемое тебе (курсив мой. А. А.) и укажи на все сомнительные места. Мне хочется, по крайней мере в предисловии не поддать боков критике. Покажи после и Баратынскому, да возврати поскорее... Нужно отослать в Петерб. к Плетневу, которому я уже писал о начатии печатания Адольфа".
Очевидно, Пушкин полагал необходимым внести некоторые поправки в предисловие Вяземского, потому что через три дня он ответил: "Оставь Адольфа у меня — на днях перешлю тебе нужные замечания"24.3 Поэтому мы имеем право предположить редактуру, если не сотрудничество Пушкина, а самое предисловие рассматривать, как итог бесед Пушкина и Вяземского об "Адольфе". Это тем вероятнее, что, как уже отмечалось, некоторые мысли, высказанные Вяземским в предисловии, — повторение заметки Пушкина об "Адольфе"25.4
В своем предисловии Вяземский говорит, что, переводя "Адольфа", он имел желание "познакомить" русских писателей с этим романом26.1 Конечно, Вяземский знал, что русские писатели могли прочесть роман Б. Констана в подлиннике и вовсе не с романом Б. Констана хотел их познакомить, а показать на примере своего перевода, каким языком должен быть написан русский психологический роман.
Говоря о языке психологической прозы, мы имеем в виду тот язык, который Пушкин называл "метафизическим"27.2
Пушкин считал Вяземского способным содействовать развитию этого языка ("У кн. Вяземского есть свой слог") и 1 сентября 1823 г. советовал Вяземскому заняться прозой и "образовать русский метафизический язык". А еще 18 ноября 1822 г. Вяземский писал А. И. Тургеневу: "Я сижу теперь на прозаических переводах с французской прозы. Во-первых, есть тут и для себя занятие полезное"28.3 Очевидно прозаические переводы уже тогда казались Вяземскому способом обогащения русского литературного языка и в частности создания русской прозы, еще не очень самостоятельной и мало разработанной. Известны жалобы Пушкина на отсутствие русской прозы и на отставание прозы от стихов29.4
Посылая Баратынскому на просмотр свой перевод "Адольфа", Вяземский очевидно высказал свои соображения о трудности передать по русски все оттенки "Адольфа", потому что Баратынский ответил ему следующее: "Чувствую, как трудно переводить светского Адольфа на язык, которым не говорят в свете, но надобно вспомнить, что им будут когда-нибудь говорить и что выражения, которые нам теперь кажутся изысканными рано или поздно будут обыкновенными. Мне кажется, что не должно пугаться неупотребительных выражений. Со временем они будут приняты и войдут в ежедневный язык. Вспомним, что те из них, которые говорят по русски, говорят языком Пушкина, Жуковского и вашим, языком поэтов, из чего следует, что не публика нас учит, а нам учить публику"30.5
За год до того, как было написано предисловие Вяземского, Пушкин в заметке о предстоящем выходе "Адольфа" писал: "Любопытно видеть, каким образом острое и опытное перо кн. Вяземского победило трудность метафизического языка (курсив мой. А. А.), всегда стройного, светского, (курсив мой. А. А.), часто вдохновенного. В сем отношении, перевод будет истинным созданием и важным событием в истории нашей литературы". Здесь Пушкин, уже знавший перевод Вяземского или, во всяком случае, методы его перевода31,1 высказывал ту же мысль, что и Вяземский в "Предисловии", а Баратынский в приведенных письмах. Говоря о метафизическом языке "Адольфа", Пушкин имеет в виду создание языка, раскрывающего душевную жизнь человека. Самое выражение "метафизический язык" Пушкин вероятно заимствовал у мадам де Сталь. Оно встречается в "Коринне", в главе "De la litterature italienne", без сомнения внимательно прочитанной Пушкиным: "les sentiments reflechis exigent des expressions plus metaphisiques"32.2
Конечно, возникает вопрос, чем же отличается психологизм "Адольфа", так сильно поражавший читателей, от психологизма романов, современных "Адольфу", как первоклассных (Сталь, Шатобриан), так и второстепенных (Коттен, Криденер, Жанлис). Дело в том, что Б. Констан первый показал в "Адольфе" раздвоенность человеческой психики33,3 соотношение сознательного и подсознательного34,1 роль подавляемых чувств35 2 и разоблачил истинные побуждения человеческих действий. Поэтому "Адольф" и получил впоследствии название "отца психологического романа".
Все эти черты "Адольфа", как известно, указали путь целому ряду романистов, в числе которых одним из первых был Стендаль. Уже в 1817 г. Стендаль писал: "Данте понял бы без сомнения тонкие чувства, наполняющие необыкновенный роман Бенжамен Констана "Адольф", если бы в его время были такие же слабые и несчастные люди, как Адольф; но чтобы выразить эти чувства, он должен бы был обогатить свой язык. Таким, как он нам его оставил, он не годится... для перевода Адольфа"36.3
В связи с высказыванием Пушкина о метафизическом языке "Адольфа" особый интерес представляют его собственные пометки на полях романа Б. Констана. Против отчеркнутых слов (в письме Адольфа к Элленоре): "Je me precipite sur cette terre qui devrait s'entr'ouvrir pour m'engloutir a jamais, je pose ma tete sur la pierre froide qui devrait calmer la fievre ardente qui me devore"37 4 (стр. 61), Пушкин написал: "Вранье".
Гиперболическая риторика этой фразы воспринималась Пушкиным как нарушение "стройности" метафизического языка, и эти ламентации в духе "Новой Элоизы" Руссо должны были казаться фальшивыми в устах светского соблазнителя.
Второй пример любопытен, как случай редактирования Пушкиным романа Б. Констана и относится к одному из рассуждений Адольфа о раздвоенности человеческой личности, о которых я говорила выше. В отчеркнутой фразе: "et tel est la bizarrerie de notre c?ur miserable que nous quittons avec un dechirement horrible ceux pres de qui nous demeurions sans plaisir"38,5 слово "plaisir" зачеркнуто и на полях написано "bonheur". Эта поправка свидетельствует о требовании точности оттенков смысла.
III
Противопоставление Адольфа героям романов XVIII в., находящееся в предисловии Вяземского ("Адольф в прошлом столетии был бы просто безумец, которому никто бы не сочувствовал") было уже сделано Пушкиным и в незаконченном "Романе в письмах" (1829), не напечатанном при жизни Пушкина, но вероятно известном Вяземскому: "Чтение Ричардсона дало мне повод к размышлениям. Какая ужасная разница между идеалами бабушки и внучек! Что есть общего между Ловласом и Адольфом?"39 1 Таким образом, Пушкин трижды в конце 20-х годов говорит о современности Адольфа: в VII главе "Онегина" (1828), в "Романе в письмах" (1829) и в заметке об Адольфе" (1830). Вяземский повторяет это утверждение в предисловии к своему переводу.
Еще одно совпадение мыслей Пушкина и Вяземского об "Адольфе" относится к определению ими жанра и стиля этого романа. Пушкин назвал язык "Адольфа" "светским". Ср. в предисловии Вяземского: "творение сие не только роман сегодняшний (roman du jour) подобно новейшим или гостиным романам..."40 2 Как мы видим, Баратынский также назвал роман Констана "светским".
В это время мысль о создании современного "светского" романа или повести очень занимала Пушкина.
В "Романе в письмах", представляющем собою, как бы свод литературно-полемических (и политических) высказываний Пушкина, розданных им всем четырем корреспондентам, автор от лица одной из героинь говорит следующее о романах XVIII в.: "Умный человек мог бы взять готовый план, характеры, исправить слог и бессмыслицы, дополнить недомолвки — и вышел бы прекрасный, оригинальный роман. Скажи это от меня моему неблагодарному Р*... Пусть он по старой канве вышьет новые узоры и представит нам в маленькой раме картину света и людей, которых он так хорошо знает". В этом мы узнаем тот метод, которым иногда пользовался сам Пушкин ("Рославлев", "Барышня-крестьянка", "Русский Пелам"). Итак, мы видим, что задача создания "светской" повести заключалась для Пушкина (в 1829 г.) в том, чтобы превратить готовую сюжетную схему в конкретное произведение с определенным реальным материалом.
Несомненно, материалом светских повестей Пушкина и были его наблюдения над бытом и нравами того общества, в котором он жил после возвращения из Михайловского. Напомню, что в пушкинской литературе существуют указания на автобиографичность "светских" повестей Пушкина 1828-1829 гг.41 1 Но это конечно, не исключает литературных реминисценций.
Самая тема повести "На углу маленькой площади" — адюльтер, и судьба женщины, открыто нарушившей законы света, несомненно указывает на французские традиции42.2
В заметке о предстоящем выходе перевода "Адольфа" Пушкин, характеризуя героя Б. Констана, приводит XXII строфу (тогда еще не напечатанной) VII главы своего "Онегина" и относит
Создавая современного героя "сына века сего" — светского человека, столь же тщеславного и эгоистического как Адольф44,2 Пушкин заимствовал готовый характер, по своему объяснив, снизив и разоблачив его, согласно с характеристикой героя Б. Констана, данной в VII главе "Евгения Онегина". Не случайно на такую возможность намекает Вяземский в предисловии к "Адольфу", как мы видели, редактированном Пушкиным: "Автор так верно обозначил нам с одной точки зрения характеристические черты Адольфа, что, применяя их к другим обстоятельствам, к другому возрасту, мы легко можем вынуть весь жребий его на какую бы сцену действия не был он кинут. Вследствие того можно (разумеется с дарованием Б. Констана) написать еще несколько Адольфов в разных летах и костюмах".
Но Пушкин не только перенес в свою повесть характер Адольфа, но и поставил Алексея в то же положение, в котором находился герой Б. Констана. Мы знаем, что в ту пору (и никогда ни раньше, ни позже), вероятно, в связи с личными обстоятельствами его собственной жизни проблема Адольфа живо интересовала Пушкина. Памятник этого интереса: лирическое стихотворение 1829-1830 гг. — "Когда твои младые лета", столь близкое по теме и по тону к Адольфу, а по ситуации к отрывку "На углу маленькой площади".
То немногое, что известно нам из этого произведения, позволяет утверждать, что при создании этой повести Пушкин использовал сюжетную схему романа "Адольф" и ряд его психологических мотивировок. Показательна, например, разница лет любовников. Она та же в повести Пушкина, что и в романе Б. Констана: Волоцкому — 26 лет, Зинаиде — 36 л. Ср. в "Адольфе": "Она десятью годами вас старее. Вам 26 лет". Описывая внешность Элленоры, Б. Констан пишет: "Прославленная своей красотой хотя уже не первой молодости"45.1 В первоначальном наброске I главы пушкинского отрывка: "прекрасная, хотя уже не молодая". Так же, как Элленора, Зинаида из-за открытой связи с любимым человеком теряет принадлежавшее ей прежде общественное положение. Эта тема проходит через весь роман Б. Констана; в отрывке повести Пушкина она намечается одной фразой: "Я так давно не выезжала, что совсем раззнакомилась с вашим высшим обществом". Следует отметить, что в пушкинском экземпляре "Адольфа" слова: "но я слишком страдала, я уже не молода и мнение света мало владычествует надо мною" — подчеркнуты. Элленора просит Адольфа позволения принимать его "в убежище сокровенном посреди большого города". Именно такова ситуация, открывающая повесть Пушкина.
Изложение предъистории, кратко данной во второй главе пушкинского отрывка46,2 очень близко к развитию действия в "Адольфе": "Граф П. скоро заметил сношения мои с Элленорой" ("Адольф"), "** скоро удостоверился в неверности своей жены" ("На углу маленькой площади").
Но наиболее близкое сходство находится в описании разрыва Зинаиды с мужем. Адольф надеется, что Элленора не порвет с графом П., с которым она должна иметь решительное объяснение; далее следует фраза близкая пушкинскому тексту: "как вдруг женщина принесла мне записку (un billet), в которой Элленора просила меня быть к ней в такой-то улице, в таком-то доме, в третьем этаже". Адольф идет к Элленоре. "Все расторгнуто, сказала она мне..." В пушкинском отрывке Зинаида тоже после объяснения с мужем "в тот же день переехала с Английской набережной в Коломну47 3 и в короткой записочке48 4 уведомила обо всем Волоцкого, ничего тому подобного не ожидавшего". Непосредственно за этим и в романе Б. Констана и в отрывке повести Пушкина следует весьма важное для объяснения характера обоих героев описание их растерянности по получении этого известия: "я принял ее жертву, благодарил за нее" (Адольф). "Он притворился благодарным" ("На углу маленькой площади"). О самочувствии своих героев Б. Констан и Пушкин говорят почти одно и то же: "Никогда не думал он связать себя такими узами" (Пушкин); "Узы мои с Элленорой", "Ибо узы, которые я влачил так давно" (Б. Констан). В пушкинском экземпляре "Адольфа" отчеркнут конец фразы: "уверенность в будущем, которое должно разлучить нас, может быть неведомое возмущение против уз, которые я расторгнуть не мог, меня внутренне снедали".
Самая ситуация в первой главе пушкинского отрывка может быть объяснена следующей цитатой из романа Б. Констана: "Мы проводили однообразные вечера между молчанием и досадами". Ср. в отрывке повести Пушкина: "Ты молчишь, не знаешь, чем заняться, перевертываешь книги, придираешься ко мне, чтоб со мной побраниться..."49 1
Итак, мы видим, что Пушкин в отрывке повести "На углу маленькой площади" воспроизвел сюжетную схему "Адольфа" (начиная с IV главы романа Б. Констана), окрасив своим отношением характер центрального героя. Волоцкий, во всяком случае, лишен той "декламационной сантиментальности", которая, по выражению одного из французских критиков, характерна для Б. Констана.
Не забудем, что для Пушкина Адольф был байроническим героем ("Бенж. Констан первый вывел на сцену сей характер впоследствии обнародованный гением лорда Байрона"). Следовательно разоблачая и сатирически интерпретируя Адольфа, Пушкин тем самым преодолевал байронизм в своих прозаических опытах так же, как в "Евгении Онегине".
Сатирическая оценка психологии центрального героя, конечно, связана у Пушкина с оценкой его социального положения. Это тем более важно отметить, что аналогичные сатирические оценки в романе Б. Констана имеют лишь побочное значение. Социальный смысл сатирической направленности пушкинского отрывка ("На углу маленькой площади") вскрывается в теме спора Зинаиды с Волоцким. Тема этого спора — излюбленные пушкинские размышления о новой знати ("Аристокрация, прервала бледная дама, что ты зовешь аристокрацией...")50,2 почти дословно повторяющиеся в двух других светских повестях Пушкина. "Что такое русская аристократия?" — спрашивает испанец Минского ("Гости съезжались на дачу"); "Ты знаешь что такое наша аристокрация", — пишет Лиза подруге ("Роман в письмах"). В Волоцком Пушкин изобразил "потомка Рюрика"51,3 который требует уважения от новой знати. Поэтому Волоцкий и говорит с такой пренебрежительностью о "дочери того певчего". Под "дочерью певчего" надо подразумевать, конечно, не дочь какого-нибудь церковного певчего, а представительницу новой знати, столь ненавидимой Пушкиным. Стих "Моей родословной" (1830) "Не пел на клиросе с дьячками", как известно, метит в Разумовских. Их же, между прочим, Пушкин имеет в виду в перечислении: "Смешно только видеть в ничтожных внуках пирожника, деньщика, п е в ч е г о и беглого <солдата> — спесь <герцогов> Монморанси <и> Клермон Тонера, первого христианского барона" ("Гости съезжались на дачу"). Титул "первого христианского барона" имел глава дома Монморанси. Ср. в "Записках" Вигеля: "Все сыновья... Кирилла Григорьевича <Разумовского> были... спесивы и недоступны... и почитали себя русскими Монморанси" (т. I, стр. 303). Несмотря на всю эскизность портрета, в графине Фуфлыгиной можно узнать другую представительницу новой аристократии, законодательницу петербургского света гр. М. Д. Нессельроде52.1 Она была личным врагом Пушкина за приписываемую поэту эпиграмму на отца Нессельроде, министра Гурьева. Характеристика, данная Пушкиным гр. Фуфлыгиной, очень близка к отзывам современников о гр. Нессельроде.
Волоцкий называет аристократами "тех, которые протягивают руку графине Фуфлыгиной". См. в мемуарах М. А. Корфа: "Салон графини Нессельроде... был неоспоримо первым в С.-Петербурге; попасть в него, при его исключительности, представляло трудную задачу... но кто водворился в нем, тому это служило открытым пропуском во весь высший круг". Фуфлыгина — толста. П. А. Вяземский писал А. Я. Булгакову о Нессельроде: "...и плечиста, и грудиста, и брюшиста". Фуфлыгина — взяточница и наглая дура. Впоследствии П. В. Долгоруков вспоминает о Нессельроде: "женщина ума недальнего... взяточница, сплетница... но отличавшаяся необыкновенной энергиею, дерзостью, нахальством и... посредством этого нахальства державшая в безмолвном и покорном решпекте петербургский придворный люд".
Элементы "злословия", присущие жанру светской повести (см., например, "Пелам" Бульвера) в незаконченных повестях Пушкина функционально изменяются, приобретая резко-публицистическую направленность. Таким образом, эти повести могут рассматриваться как иллюстрация программных высказываний Пушкина в его статьях того времени.
Что же касается указаний на автобиографичность "светских" повестей Пушкина и, в частности, отрывка "На углу маленькой площади", то при известной способности Пушкина перевоплощаться в любимого писателя очень легко допустить, что во второй половине 20-х годов светская ипостась Пушкина (которую он с таким старанием отделял от своей творческой личности) воплотилась в светского, скучающего и стремящегося к независимости Адольфа. Ср. например пушкинский отрывок "Участь моя решена. Я женюсь..." с "Адольфом"53.1 Поэтому, если в Онегине и Волоцком есть Адольф, то этот Адольф — Пушкин. Этому, конечно, способствовала в особенности автобиографичность самого "Адольфа", которая подобно автобиографичности "Вертера" должна была наталкивать на мысль о создании произведений автобиографического характера. Сам Б. Констан в предисловии к третьему изданию своего романа писал: "то придает некоторую истину рассказу моему, что почти все люди его читавшие говорили мне о себе, как о действующих лицах, бывавших в положении моего героя".
Еще одно совпадение мыслей Пушкина и Вяземского об "Адольфе" относится к определению ими жанра и стиля этого романа. Пушкин назвал язык "Адольфа" "светским". Ср. в предисловии Вяземского: "творение сие не только роман сегодняшний (roman du jour) подобно новейшим или гостиным романам..."40 2 Как мы видим, Баратынский также назвал роман Констана "светским".
В это время мысль о создании современного "светского" романа или повести очень занимала Пушкина.
В "Романе в письмах", представляющем собою, как бы свод литературно-полемических (и политических) высказываний Пушкина, розданных им всем четырем корреспондентам, автор от лица одной из героинь говорит следующее о романах XVIII в.: "Умный человек мог бы взять готовый план, характеры, исправить слог и бессмыслицы, дополнить недомолвки — и вышел бы прекрасный, оригинальный роман. Скажи это от меня моему неблагодарному Р*... Пусть он по старой канве вышьет новые узоры и представит нам в маленькой раме картину света и людей, которых он так хорошо знает". В этом мы узнаем тот метод, которым иногда пользовался сам Пушкин ("Рославлев", "Барышня-крестьянка", "Русский Пелам"). Итак, мы видим, что задача создания "светской" повести заключалась для Пушкина (в 1829 г.) в том, чтобы превратить готовую сюжетную схему в конкретное произведение с определенным реальным материалом.
Несомненно, материалом светских повестей Пушкина и были его наблюдения над бытом и нравами того общества, в котором он жил после возвращения из Михайловского. Напомню, что в пушкинской литературе существуют указания на автобиографичность "светских" повестей Пушкина 1828-1829 гг.41 1 Но это конечно, не исключает литературных реминисценций.
Самая тема повести "На углу маленькой площади" — адюльтер, и судьба женщины, открыто нарушившей законы света, несомненно указывает на французские традиции42.2
В заметке о предстоящем выходе перевода "Адольфа" Пушкин, характеризуя героя Б. Констана, приводит XXII строфу (тогда еще не напечатанной) VII главы своего "Онегина" и относит
Адольфа к двум, трем романамТаким же "сыном своего века" сделал Пушкин и героя отрывка: "На углу маленькой площади". Это явствует из следующих сравнений. В плане повести: "Он сатирический, рассеянный". Адольф говорит о себе: "Рассеянный, невнимательный, скучающий". И в другом месте: "Я распустил о себе славу человека легкомысленного и злобного" (т. е. сатирического). Далее, Пушкин так характеризует Валериана Волоцкого, в первоначальном наброске названного просто Алексеем: "Он не любил скуки, боялся всяких обязанностей и выше всего ценил свою себялюбивую независимость". Здесь Пушкин имеет в виду также высказывания Адольфа: "Я сравнивал жизнь свою независимую и спокойную с жизнью тревог, торопливости и волнений, на которую обрекала меня страсть ее"43.1 К этому следует добавить что обе эти характеристики относятся к одной и той же ситуации.
В которых отразился век,
И современный человек
Изображен довольно верно
С его безнравственной душой,
Себялюбивой и сухой,
Мечтанью преданной безмерно,
С его озлобленным умом,
Кипящим в действии пустом.
Создавая современного героя "сына века сего" — светского человека, столь же тщеславного и эгоистического как Адольф44,2 Пушкин заимствовал готовый характер, по своему объяснив, снизив и разоблачив его, согласно с характеристикой героя Б. Констана, данной в VII главе "Евгения Онегина". Не случайно на такую возможность намекает Вяземский в предисловии к "Адольфу", как мы видели, редактированном Пушкиным: "Автор так верно обозначил нам с одной точки зрения характеристические черты Адольфа, что, применяя их к другим обстоятельствам, к другому возрасту, мы легко можем вынуть весь жребий его на какую бы сцену действия не был он кинут. Вследствие того можно (разумеется с дарованием Б. Констана) написать еще несколько Адольфов в разных летах и костюмах".
Но Пушкин не только перенес в свою повесть характер Адольфа, но и поставил Алексея в то же положение, в котором находился герой Б. Констана. Мы знаем, что в ту пору (и никогда ни раньше, ни позже), вероятно, в связи с личными обстоятельствами его собственной жизни проблема Адольфа живо интересовала Пушкина. Памятник этого интереса: лирическое стихотворение 1829-1830 гг. — "Когда твои младые лета", столь близкое по теме и по тону к Адольфу, а по ситуации к отрывку "На углу маленькой площади".
То немногое, что известно нам из этого произведения, позволяет утверждать, что при создании этой повести Пушкин использовал сюжетную схему романа "Адольф" и ряд его психологических мотивировок. Показательна, например, разница лет любовников. Она та же в повести Пушкина, что и в романе Б. Констана: Волоцкому — 26 лет, Зинаиде — 36 л. Ср. в "Адольфе": "Она десятью годами вас старее. Вам 26 лет". Описывая внешность Элленоры, Б. Констан пишет: "Прославленная своей красотой хотя уже не первой молодости"45.1 В первоначальном наброске I главы пушкинского отрывка: "прекрасная, хотя уже не молодая". Так же, как Элленора, Зинаида из-за открытой связи с любимым человеком теряет принадлежавшее ей прежде общественное положение. Эта тема проходит через весь роман Б. Констана; в отрывке повести Пушкина она намечается одной фразой: "Я так давно не выезжала, что совсем раззнакомилась с вашим высшим обществом". Следует отметить, что в пушкинском экземпляре "Адольфа" слова: "но я слишком страдала, я уже не молода и мнение света мало владычествует надо мною" — подчеркнуты. Элленора просит Адольфа позволения принимать его "в убежище сокровенном посреди большого города". Именно такова ситуация, открывающая повесть Пушкина.
Изложение предъистории, кратко данной во второй главе пушкинского отрывка46,2 очень близко к развитию действия в "Адольфе": "Граф П. скоро заметил сношения мои с Элленорой" ("Адольф"), "** скоро удостоверился в неверности своей жены" ("На углу маленькой площади").
Но наиболее близкое сходство находится в описании разрыва Зинаиды с мужем. Адольф надеется, что Элленора не порвет с графом П., с которым она должна иметь решительное объяснение; далее следует фраза близкая пушкинскому тексту: "как вдруг женщина принесла мне записку (un billet), в которой Элленора просила меня быть к ней в такой-то улице, в таком-то доме, в третьем этаже". Адольф идет к Элленоре. "Все расторгнуто, сказала она мне..." В пушкинском отрывке Зинаида тоже после объяснения с мужем "в тот же день переехала с Английской набережной в Коломну47 3 и в короткой записочке48 4 уведомила обо всем Волоцкого, ничего тому подобного не ожидавшего". Непосредственно за этим и в романе Б. Констана и в отрывке повести Пушкина следует весьма важное для объяснения характера обоих героев описание их растерянности по получении этого известия: "я принял ее жертву, благодарил за нее" (Адольф). "Он притворился благодарным" ("На углу маленькой площади"). О самочувствии своих героев Б. Констан и Пушкин говорят почти одно и то же: "Никогда не думал он связать себя такими узами" (Пушкин); "Узы мои с Элленорой", "Ибо узы, которые я влачил так давно" (Б. Констан). В пушкинском экземпляре "Адольфа" отчеркнут конец фразы: "уверенность в будущем, которое должно разлучить нас, может быть неведомое возмущение против уз, которые я расторгнуть не мог, меня внутренне снедали".
Самая ситуация в первой главе пушкинского отрывка может быть объяснена следующей цитатой из романа Б. Констана: "Мы проводили однообразные вечера между молчанием и досадами". Ср. в отрывке повести Пушкина: "Ты молчишь, не знаешь, чем заняться, перевертываешь книги, придираешься ко мне, чтоб со мной побраниться..."49 1
Итак, мы видим, что Пушкин в отрывке повести "На углу маленькой площади" воспроизвел сюжетную схему "Адольфа" (начиная с IV главы романа Б. Констана), окрасив своим отношением характер центрального героя. Волоцкий, во всяком случае, лишен той "декламационной сантиментальности", которая, по выражению одного из французских критиков, характерна для Б. Констана.
Не забудем, что для Пушкина Адольф был байроническим героем ("Бенж. Констан первый вывел на сцену сей характер впоследствии обнародованный гением лорда Байрона"). Следовательно разоблачая и сатирически интерпретируя Адольфа, Пушкин тем самым преодолевал байронизм в своих прозаических опытах так же, как в "Евгении Онегине".
Сатирическая оценка психологии центрального героя, конечно, связана у Пушкина с оценкой его социального положения. Это тем более важно отметить, что аналогичные сатирические оценки в романе Б. Констана имеют лишь побочное значение. Социальный смысл сатирической направленности пушкинского отрывка ("На углу маленькой площади") вскрывается в теме спора Зинаиды с Волоцким. Тема этого спора — излюбленные пушкинские размышления о новой знати ("Аристокрация, прервала бледная дама, что ты зовешь аристокрацией...")50,2 почти дословно повторяющиеся в двух других светских повестях Пушкина. "Что такое русская аристократия?" — спрашивает испанец Минского ("Гости съезжались на дачу"); "Ты знаешь что такое наша аристокрация", — пишет Лиза подруге ("Роман в письмах"). В Волоцком Пушкин изобразил "потомка Рюрика"51,3 который требует уважения от новой знати. Поэтому Волоцкий и говорит с такой пренебрежительностью о "дочери того певчего". Под "дочерью певчего" надо подразумевать, конечно, не дочь какого-нибудь церковного певчего, а представительницу новой знати, столь ненавидимой Пушкиным. Стих "Моей родословной" (1830) "Не пел на клиросе с дьячками", как известно, метит в Разумовских. Их же, между прочим, Пушкин имеет в виду в перечислении: "Смешно только видеть в ничтожных внуках пирожника, деньщика, п е в ч е г о и беглого <солдата> — спесь <герцогов> Монморанси <и> Клермон Тонера, первого христианского барона" ("Гости съезжались на дачу"). Титул "первого христианского барона" имел глава дома Монморанси. Ср. в "Записках" Вигеля: "Все сыновья... Кирилла Григорьевича <Разумовского> были... спесивы и недоступны... и почитали себя русскими Монморанси" (т. I, стр. 303). Несмотря на всю эскизность портрета, в графине Фуфлыгиной можно узнать другую представительницу новой аристократии, законодательницу петербургского света гр. М. Д. Нессельроде52.1 Она была личным врагом Пушкина за приписываемую поэту эпиграмму на отца Нессельроде, министра Гурьева. Характеристика, данная Пушкиным гр. Фуфлыгиной, очень близка к отзывам современников о гр. Нессельроде.
Волоцкий называет аристократами "тех, которые протягивают руку графине Фуфлыгиной". См. в мемуарах М. А. Корфа: "Салон графини Нессельроде... был неоспоримо первым в С.-Петербурге; попасть в него, при его исключительности, представляло трудную задачу... но кто водворился в нем, тому это служило открытым пропуском во весь высший круг". Фуфлыгина — толста. П. А. Вяземский писал А. Я. Булгакову о Нессельроде: "...и плечиста, и грудиста, и брюшиста". Фуфлыгина — взяточница и наглая дура. Впоследствии П. В. Долгоруков вспоминает о Нессельроде: "женщина ума недальнего... взяточница, сплетница... но отличавшаяся необыкновенной энергиею, дерзостью, нахальством и... посредством этого нахальства державшая в безмолвном и покорном решпекте петербургский придворный люд".
Элементы "злословия", присущие жанру светской повести (см., например, "Пелам" Бульвера) в незаконченных повестях Пушкина функционально изменяются, приобретая резко-публицистическую направленность. Таким образом, эти повести могут рассматриваться как иллюстрация программных высказываний Пушкина в его статьях того времени.
Что же касается указаний на автобиографичность "светских" повестей Пушкина и, в частности, отрывка "На углу маленькой площади", то при известной способности Пушкина перевоплощаться в любимого писателя очень легко допустить, что во второй половине 20-х годов светская ипостась Пушкина (которую он с таким старанием отделял от своей творческой личности) воплотилась в светского, скучающего и стремящегося к независимости Адольфа. Ср. например пушкинский отрывок "Участь моя решена. Я женюсь..." с "Адольфом"53.1 Поэтому, если в Онегине и Волоцком есть Адольф, то этот Адольф — Пушкин. Этому, конечно, способствовала в особенности автобиографичность самого "Адольфа", которая подобно автобиографичности "Вертера" должна была наталкивать на мысль о создании произведений автобиографического характера. Сам Б. Констан в предисловии к третьему изданию своего романа писал: "то придает некоторую истину рассказу моему, что почти все люди его читавшие говорили мне о себе, как о действующих лицах, бывавших в положении моего героя".
IV
Итак, мы видим, что Пушкин, в конце 20-х годов, решая проблему создания не байронической характеристики современного героя, отчасти опирается на "Адольфа".
Изменение отношения Пушкина к байроническому герою должно быть отмечено уже в "Евгении Онегине".
В пушкинской литературе неоднократно указывалось на сходство Онегина с Адольфом. Из всех убеждающих нас сопоставлений Онегина с Адольфом можно сделать один вывод: "Адольф" был одним из произведений, давших Пушкину скептические и реалистические позиции против Байрона.
Следует отметить, что сходство Онегина с Адольфом возрастает к концу пушкинского романа, и в особенности явственно в VIII главе (1830). Теперь, когда мы знаем ряд фактов, по новому освещающих отношение Пушкина к Адольфу, можно с бо?льшей уверенностью указать еще несколько довольно существенных совпадений VIII главы "Онегина" с романом Б. Констана.
Начну с черновых вариантов: "Свой дикий нрав преодолев — ср. Адольф: "се caractere qu'on dit bizarre et sauvage..." Последний стих XII строфы имел первоначально такой вид:
Адольф, желая увидеть Элленору, поминутно смотрит на часы — "Онегин вновь часы считает, вновь не дождаться дню конца!"
"Наконец пробил час, когда Адольфу нужно было ехать к графу".
"Но десять бьет..."
Адольф чувствует трепет приближаясь к Элленоре.
"Он с трепетом к княгине входит".
Но всего примечательнее то, что в VIII главе светский дэнди Онегин неожиданно становится таким же застенчивым и робким, как Адольф, когда он оставался наедине с Элленорой.
Онегин так же, как Адольф, не решается на объяснение и посылает письмо. Для этого письма Пушкин черпает из "Адольфа" целый ряд формул и таким образом прибегает к "Адольфу" для создания языка любовных переживаний:
Адольф, пославший первое любовное письмо Элленоре, боялся угадать в ее улыбке след какого-то презренья к нему. Ср. в письме Онегина:
И, наконец, письмо Адольфа к Элленоре (гл. III), вторая половина которого в пушкинском экземпляре "Адольфа" перечеркнута карандашной линией (от слов "Tout pres de vous" и до конца), содержит одно место, очень близкое к "Письму Онегина", написанному 3 октября 1831 г58.3
Все эти сопоставления должны рассматриваться, как перенесение Пушкиным из "Адольфа" в "Евгения Онегина" психологической терминологии любовных переживаний.
Изменение отношения Пушкина к байроническому герою должно быть отмечено уже в "Евгении Онегине".
В пушкинской литературе неоднократно указывалось на сходство Онегина с Адольфом. Из всех убеждающих нас сопоставлений Онегина с Адольфом можно сделать один вывод: "Адольф" был одним из произведений, давших Пушкину скептические и реалистические позиции против Байрона.
Следует отметить, что сходство Онегина с Адольфом возрастает к концу пушкинского романа, и в особенности явственно в VIII главе (1830). Теперь, когда мы знаем ряд фактов, по новому освещающих отношение Пушкина к Адольфу, можно с бо?льшей уверенностью указать еще несколько довольно существенных совпадений VIII главы "Онегина" с романом Б. Констана.
Начну с черновых вариантов: "Свой дикий нрав преодолев — ср. Адольф: "се caractere qu'on dit bizarre et sauvage..." Последний стих XII строфы имел первоначально такой вид:
Заняться чем нибудь хотел.Адольф тоже мечтает о деятельности55.1 Кроме того, при сопоставлении VIII главы с Адольфом можно найти более близкие примеры, чем это было сделано до сих пор: барон Т. говорит Адольфу: "Вам 26 лет, вы достигнете половины жизни вашей ничего не начав, ничего не свершив". В VIII главе "Онегина":
Дожив без цели, без трудовДалее, Адольф говорит: "Я кинул долгий и грустный взгляд на время, протекшее без возврата: я припомнил надежды молодости... мое бездействие давило меня..." Ср. VIII главу: "Но грустно думать, что напрасно | Была нам молодость дана..." Есть сходство и в самой ситуации, которую представляет нам VIII глава, с началом романа Б. Констана. Родственник героя, граф П., в подругу которого влюблен Адольф, приглашает его на вечер. Князь N, муж Татьяны приглашает Онегина на вечер.
До двадцати шести годов,
Томясь в бездействии досуга...
Адольф, желая увидеть Элленору, поминутно смотрит на часы — "Онегин вновь часы считает, вновь не дождаться дню конца!"
"Наконец пробил час, когда Адольфу нужно было ехать к графу".
"Но десять бьет..."
Адольф чувствует трепет приближаясь к Элленоре.
"Он с трепетом к княгине входит".
Но всего примечательнее то, что в VIII главе светский дэнди Онегин неожиданно становится таким же застенчивым и робким, как Адольф, когда он оставался наедине с Элленорой.
Татьяну он одну находитЗдесь Пушкин очень близко повторяет Б. Констана: "tous mes discours expiraient sur mes levres" (все мои речи замирали на моих устах).
И вместе несколько минут
Они сидят. Слова нейдут
Из уст Онегина. Угрюмый,
Неловкий, он едва, едва
Ей отвечает.
Онегин так же, как Адольф, не решается на объяснение и посылает письмо. Для этого письма Пушкин черпает из "Адольфа" целый ряд формул и таким образом прибегает к "Адольфу" для создания языка любовных переживаний:
Я знаю: век уж мой измерен;Ср. у Констана: "Je n'ai plus le courage de supporter un si long malheur, mais je dois vous voir s'il faut que je vive".
Но что б продлилась жизнь моя,
Я утром должен быть уверен,
Что с вами днем увижусь я...
Адольф, пославший первое любовное письмо Элленоре, боялся угадать в ее улыбке след какого-то презренья к нему. Ср. в письме Онегина:
Какое горькое презренье"Чего хочу?", восклицает Онегин. "Qu'est-ce que j'exige?" спрашивает Адольф, в объяснении с Элленорой (гл. III). В том же объяснении с Элленорой Адольф говорит: "напряжение, которым одолеваю себя, что бы говорить с вами несколько спокойно, есть свидетельство чувства для вас оскорбительного" и просит Элленору не наказывать его за то, что она узнала тайну (т. е. его любовь). Это место отчеркнуто в пушкинском экземпляре "Адольфа". Ср. в Письме Онегина":
Ваш гордый взгляд изобразит!
Предвижу все: вас оскорбитВыражение "милая привычка", дважды употребленное Пушкиным в любовных объяснениях56 1 и между прочим в "Письме Онегина" — "Привычке милой не дал ходу" находится все в том же объяснении Адольфа с Элленорой (Vous avez laisse naitre et se former cette douce habitude)57.2
Печальной тайны объясненье
И, наконец, письмо Адольфа к Элленоре (гл. III), вторая половина которого в пушкинском экземпляре "Адольфа" перечеркнута карандашной линией (от слов "Tout pres de vous" и до конца), содержит одно место, очень близкое к "Письму Онегина", написанному 3 октября 1831 г58.3
Желать обнять у вас колени,
И, зарыдав, у ваших ног
Излить мольбы, признанья, пени,
Все, все, что выразить бы мог,
А между тем притворным хладом
Вооружать и речь и взор...lorsque j'aurai un tel besoin de me reposer de tant d'angoisse, de poser ma tete sur vos genoux, de donner un libre cours a mes larmes il faut que je me contraigne... (гл. III).
Все эти сопоставления должны рассматриваться, как перенесение Пушкиным из "Адольфа" в "Евгения Онегина" психологической терминологии любовных переживаний.
V
Жанровые эксперименты, характеризующие работу Пушкина в конце 20-х годов, идут по самым разным линиям.
Теперь уже можно говорить, что именно в конце 20-х годов Пушкин работал над жанром своих маленьких романтических трагедий. И очень примечательно, что параллельное использование Байрона и Б. Констана мы находим так же и в одной из этих трагедий — в "Каменном Госте". Таким образом "Адольф" был использован Пушкиным еще по одной линии его жанровых исканий. С одной стороны сатирический роман "Евгений Онегин", с другой — психологическая повесть "На углу маленькой площади", с третьей — романтическая трагедия "Каменный Гость".
Выше отмечено совпадение письма Онегина ("Я знаю, век уж мой измерен...") с текстом "Адольфа". Тот же текст был заимствован Пушкиным для "Каменного Гостя". Любопытна и не очень обычна для Пушкина форма этого заимствования. Обыкновенно в пушкинских заимствованиях источник подвергается некоторой переработке и дальнейшему развитию. Здесь же мы видим почти дословный перевод. Пушкин вкрапливает цитату из "Адольфа" в текст своей трагедии. Эта цитата находится в III сцене "Каменного Гостя", в объяснении в любви Дон Гуана; уже начало реплики Дон Гуана на слова Донны Анны:
Столь же несомненна близость к "Адольфу" слов Дон Гуана о тайне (т. е. любви своей), которую он нечаянно выдал:
Дон Гуан так же, как Адольф, начинает с угрозы самоубийства: "О пусть умру сейчас у ваших ног" ("Кам. Гость"); "Я сейчас еду... пойду искать конца жизни" ("Адольф").
В начале IV сцены Дон Гуан говорит:
А в письме Адольфа к Элленоре, цитированном выше в связи с письмом Онегина читаем: "А если бы я встретил вас ранее, вы могли бы быть моею." Ср. IV сцену "Каменного Гостя": "Если б я прежде вас узнал..." Самое отношение Дон Гуана к Донне Анне, ни в коем случае не восходящее к традициям классических Дон Жуанов, обычно истолковывается двояко: либо Дон Гуан романтически влюблен в Донну Анну, но в таком случае психологически мало правдоподобен тот цинический и слегка пренебрежительный тон, которым он говорит о Донне Анне в ее отсутствии; либо вдохновенная искренность его слов лишь умелая игра, но этому толкованию в свою очередь противоречат слова Дон Гуана ("Я гибну — кончено — о Донна Анна!"), произносимые им в момент гибели, когда притворяться было уже незачем.
Поведение Дон Гуана, как мне кажется, находит свое психологическое обоснование, если мы сопоставим Дон Гуана, соблазняющего Донну Анну, с Адольфом, соблазняющим Элленору. Адольф говорит о себе "Кто бы стал читать в сердце моем в ее отсутствии, почел бы меня соблазнителем холодным и мало чувствительным. Но кто бы увидел меня близь нея, — тот признал бы меня за любовного новичка, смятенного и страстного".
Таким образом, исторический персонаж пушкинской трагедии приобретает психологический облик современного светского соблазнителя Адольфа63,1 героя того романа, о котором Пушкин в 1830 г. вспоминает в связи с "жгучими чтениями своих юных лет" и с героиней которого Пушкин сравнивает свою корреспондентку.
В связи с модернизацией характера Дон Гуана в "Каменном Госте" интересно отметить, что один важный исторический эпизод пушкинской трагедии тоже имеет источник не исторического характера. Я имею в виду воспоминания Дон Гуана о своей ссылке. Место ссылки Дон Гуана на основании текста Пушкина не может быть указано хоть сколько нибудь точно. Вопрос проясняется лишь из сопоставления с источником: "Дон Жуаном" Байрона. У Байрона — Жуан приезжает в Англию (песнь X). Первое, что он замечает, это дым, окутывающий Лондон: "The sun went down, the smoke rose up" (Солнце опускалось, дым поднимался). Ср. в "Каменном Госте": "а небо точно дым". В XII песне Байрон называет Англию: "the shore of white cliffs, white necks, blue eyes" (т. е. страной белых утесов, белых шей, синих глаз). Чужестранки в "Каменном Госте" сначала нравились Дон Гуану: "Глазами синими, да белизною." Жуану они сначала не нравились (At first he did not think the women pretty), потому что новинки меньше нравятся, чем впечатляют ("That novelties please less than they impress). Ср. в "Каменном Госте": "а пуще новизною". Есть в той же песне байроновского "Дон Жуана" и сравнение англичанки с андалузской девушкой: "She cannot step as does an Arab barb | Or Andalusian girl from mass returning". Ср. в "Каменном Госте":
После всех этих сопоставлений трудно рассматривать "Каменного Гостя", как историческую трагедию. Она не может рассматриваться и только как решение проблемы изображения общечеловеческих страстей. Выясняется автобиографичность и современные ноты "Каменного Гостя".
Итак, мы видим, что Пушкин, решая совершенно разные литературные задачи ("Евгений Онегин", "Каменный Гость", "На углу маленькой площади"), несколько раз обращался к "Адольфу", но всякий раз для того, чтобы психологизировать свои произведения и придать им ту истинность (правдоподобие), которую отмечали в "Адольфе" все его читатели, начиная с Сисмонди и кончая Полевым. Здесь я еще раз приведу цитаты из "Предисловия" Вяземского (как мы видели, редактированного Пушкиным), проясняющие взгляд Пушкина и его современников на "Адольфа", как на произведение, в котором они узнавали подлинную жизнь: "Вся драма в человеке, всё искусство в истине... Во всех наблюдениях автора так много истины... Женщины вообще не любят Адольфа, т. е. характера его и это порука в истине его изображения... Романист не может идти по следам Платона и импровизировать республику... Каковы отношения мужчин и женщин в обществе, таковы должны они быть в картине его. Пора Малек-Аделей и Густавов миновалась64.1 ...Трудно в таком тесном очерке, в таком ограниченном и так сказать одиноком действии более выказать сердце человеческое, переворотить его на все стороны, выворотить до дна и обнажить на голо во всей жалости и во всем ужасе холодной истины".
То, о чем говорит Вяземский, конечно, еще не реализм в смысле литературной школы; но уже то, что в "Адольфе" узнавали действительность и противопоставляли его истинность, т. е. правдоподобие, "мечтательной Аркадии романов" баронессы Криденер и романов, написанных почти одновременно с "Адольфом" ("Валерия" Криденер 1803 г. и "Матильда" Коттен 1805 г.), доказывает, что для Пушкина роман Б. Констана уже подступ к реализму65.1
Поэтому сопоставление "Адольфа" с произведениями Пушкина вплотную подводит к принципиальным вопросам, связанным с проблемой реализма в творчестве Пушкина.
Теперь уже можно говорить, что именно в конце 20-х годов Пушкин работал над жанром своих маленьких романтических трагедий. И очень примечательно, что параллельное использование Байрона и Б. Констана мы находим так же и в одной из этих трагедий — в "Каменном Госте". Таким образом "Адольф" был использован Пушкиным еще по одной линии его жанровых исканий. С одной стороны сатирический роман "Евгений Онегин", с другой — психологическая повесть "На углу маленькой площади", с третьей — романтическая трагедия "Каменный Гость".
Выше отмечено совпадение письма Онегина ("Я знаю, век уж мой измерен...") с текстом "Адольфа". Тот же текст был заимствован Пушкиным для "Каменного Гостя". Любопытна и не очень обычна для Пушкина форма этого заимствования. Обыкновенно в пушкинских заимствованиях источник подвергается некоторой переработке и дальнейшему развитию. Здесь же мы видим почти дословный перевод. Пушкин вкрапливает цитату из "Адольфа" в текст своей трагедии. Эта цитата находится в III сцене "Каменного Гостя", в объяснении в любви Дон Гуана; уже начало реплики Дон Гуана на слова Донны Анны:
"Я слушать вас боюсь" -- довольно близко к "Адольфу": "чем заслужил я лишения сей единственой отрады" (Адольф говорит о запрещении видеть Элленору)59.1 Затем в "Каменном Госте" следует цитата из "Адольфа":
Я замолчу; лишь не гоните прочь
Того, кому ваш вид одна отрада
Лучший комментарий к этому месту дал сам Пушкин в "Арапе Петра Великого" (1827): "что ни говори, а любовь без надежд и требований трогает женское сердце вернее всех расчетов обольщения". Ср. с этой авторской ремаркой в "Арапе Петра Великого" следующее место в той же III сцене "Каменного Гостя".
Я не питаю дерзостных надежд,
Я ничего не требую, но видеть
Вас должен я, когда уже на жизнь
Я осужден.Je n'espere rien, je ne demande rien, je ne veux que vous voir; mais je dois vous voir s'il faut que je vive60.2 <Я ни на что не надеюсь, ничего не прошу, хочу только вас видеть, но мне необходимо вас видеть, если я должен жить.>
Когда б я был безумец, я б хотелПосле этого понятно, что тронутая любовью без надежд и требований Донна Анна отвечает:
В живых остаться, я б имел надежду
Любовью нежной тронуть ваше сердце...
...Завтра,Эти слова перенесены Пушкиным из предыдущей (II) главы "Адольфа", где на требование Адольфа принять его "завтра в 11 часов" Элленора отвечает: "Je vous receverai demain mais je vous conjure..." (Я вас приму завтра, но заклинаю вас...). Элленора не кончает фразы, потому что боится быть услышанной присутствующими, но по смыслу фраза ее не могла иметь иного окончания. Пушкин договаривает за Констана.
Ко мне придите. Если вы клянетесь
Хранить ко мне такое ж уваженье61,3
Я вас приму — но вечером — позднее.
Столь же несомненна близость к "Адольфу" слов Дон Гуана о тайне (т. е. любви своей), которую он нечаянно выдал:
Случай, Донна Анна, случайАдольф просит Элленору "удалить воспоминание о минуте исступления: не наказывать меня за то что вы знаете тайну, которую должен был заключить я во глубине души..." Эта фраза, как было отмечено выше в связи с "Письмом Онегина", отчеркнута в пушкинском экземпляре "Адольфа"62.1
Увлек меня, не то б вы никогда
Моей печальной тайны не узнали.
Дон Гуан так же, как Адольф, начинает с угрозы самоубийства: "О пусть умру сейчас у ваших ног" ("Кам. Гость"); "Я сейчас еду... пойду искать конца жизни" ("Адольф").
В начале IV сцены Дон Гуан говорит:
Наслаждаюсь молчаВсе в той же III главе "Адольфа" читаем: "Потребность видеть ту, которую любил, наслаждаться ее присутствием владела мной исключительно". Перед этим Адольф говорит, что в его "душе уже не было места ни рассчетам, ни соображениям", и он "признавал себя влюбленным добросовестно, истинно" (гл. III).
Глубоко мыслью быть наедине
С прелестной Донной Анной ...
А в письме Адольфа к Элленоре, цитированном выше в связи с письмом Онегина читаем: "А если бы я встретил вас ранее, вы могли бы быть моею." Ср. IV сцену "Каменного Гостя": "Если б я прежде вас узнал..." Самое отношение Дон Гуана к Донне Анне, ни в коем случае не восходящее к традициям классических Дон Жуанов, обычно истолковывается двояко: либо Дон Гуан романтически влюблен в Донну Анну, но в таком случае психологически мало правдоподобен тот цинический и слегка пренебрежительный тон, которым он говорит о Донне Анне в ее отсутствии; либо вдохновенная искренность его слов лишь умелая игра, но этому толкованию в свою очередь противоречат слова Дон Гуана ("Я гибну — кончено — о Донна Анна!"), произносимые им в момент гибели, когда притворяться было уже незачем.
Поведение Дон Гуана, как мне кажется, находит свое психологическое обоснование, если мы сопоставим Дон Гуана, соблазняющего Донну Анну, с Адольфом, соблазняющим Элленору. Адольф говорит о себе "Кто бы стал читать в сердце моем в ее отсутствии, почел бы меня соблазнителем холодным и мало чувствительным. Но кто бы увидел меня близь нея, — тот признал бы меня за любовного новичка, смятенного и страстного".
Таким образом, исторический персонаж пушкинской трагедии приобретает психологический облик современного светского соблазнителя Адольфа63,1 героя того романа, о котором Пушкин в 1830 г. вспоминает в связи с "жгучими чтениями своих юных лет" и с героиней которого Пушкин сравнивает свою корреспондентку.
В связи с модернизацией характера Дон Гуана в "Каменном Госте" интересно отметить, что один важный исторический эпизод пушкинской трагедии тоже имеет источник не исторического характера. Я имею в виду воспоминания Дон Гуана о своей ссылке. Место ссылки Дон Гуана на основании текста Пушкина не может быть указано хоть сколько нибудь точно. Вопрос проясняется лишь из сопоставления с источником: "Дон Жуаном" Байрона. У Байрона — Жуан приезжает в Англию (песнь X). Первое, что он замечает, это дым, окутывающий Лондон: "The sun went down, the smoke rose up" (Солнце опускалось, дым поднимался). Ср. в "Каменном Госте": "а небо точно дым". В XII песне Байрон называет Англию: "the shore of white cliffs, white necks, blue eyes" (т. е. страной белых утесов, белых шей, синих глаз). Чужестранки в "Каменном Госте" сначала нравились Дон Гуану: "Глазами синими, да белизною." Жуану они сначала не нравились (At first he did not think the women pretty), потому что новинки меньше нравятся, чем впечатляют ("That novelties please less than they impress). Ср. в "Каменном Госте": "а пуще новизною". Есть в той же песне байроновского "Дон Жуана" и сравнение англичанки с андалузской девушкой: "She cannot step as does an Arab barb | Or Andalusian girl from mass returning". Ср. в "Каменном Госте":
А, женщины, да я не променяюЭта строфа "Дон Жуана" находится через одну от той, где Байрон говорит о русских, бросающихся из горячей бани прямо в снег. К этому месту Байрон сделал следующее примечание: "Русские, как общеизвестно, бегут из горячей бани, чтобы окунуться в Неву..." Об упоминаниях в байроновских поэмах о русских обычаях Пушкин писал в "Отрывках из писем, мыслях и замечаниях": "В своих поэмах он часто говорит о России, о наших обычаях" ("Северные Цветы" на 1828 г.").
Последней в Андалузии крестьянки
На первых тамошних красавиц, право.
После всех этих сопоставлений трудно рассматривать "Каменного Гостя", как историческую трагедию. Она не может рассматриваться и только как решение проблемы изображения общечеловеческих страстей. Выясняется автобиографичность и современные ноты "Каменного Гостя".
Итак, мы видим, что Пушкин, решая совершенно разные литературные задачи ("Евгений Онегин", "Каменный Гость", "На углу маленькой площади"), несколько раз обращался к "Адольфу", но всякий раз для того, чтобы психологизировать свои произведения и придать им ту истинность (правдоподобие), которую отмечали в "Адольфе" все его читатели, начиная с Сисмонди и кончая Полевым. Здесь я еще раз приведу цитаты из "Предисловия" Вяземского (как мы видели, редактированного Пушкиным), проясняющие взгляд Пушкина и его современников на "Адольфа", как на произведение, в котором они узнавали подлинную жизнь: "Вся драма в человеке, всё искусство в истине... Во всех наблюдениях автора так много истины... Женщины вообще не любят Адольфа, т. е. характера его и это порука в истине его изображения... Романист не может идти по следам Платона и импровизировать республику... Каковы отношения мужчин и женщин в обществе, таковы должны они быть в картине его. Пора Малек-Аделей и Густавов миновалась64.1 ...Трудно в таком тесном очерке, в таком ограниченном и так сказать одиноком действии более выказать сердце человеческое, переворотить его на все стороны, выворотить до дна и обнажить на голо во всей жалости и во всем ужасе холодной истины".
То, о чем говорит Вяземский, конечно, еще не реализм в смысле литературной школы; но уже то, что в "Адольфе" узнавали действительность и противопоставляли его истинность, т. е. правдоподобие, "мечтательной Аркадии романов" баронессы Криденер и романов, написанных почти одновременно с "Адольфом" ("Валерия" Криденер 1803 г. и "Матильда" Коттен 1805 г.), доказывает, что для Пушкина роман Б. Констана уже подступ к реализму65.1
Поэтому сопоставление "Адольфа" с произведениями Пушкина вплотную подводит к принципиальным вопросам, связанным с проблемой реализма в творчестве Пушкина.
Примечания
1. Н. П. Дашкевич (сб. "Памяти Пушкина", Киев, 1899, стр. 184-195), Н. О. Лернер (газета "Речь", 12 янв. 1915 г.); Н. Виноградов ("Пушкин и его современники", вып. XXIX, стр. 9-15).
1. Н. П. Дашкевич (сб. "Памяти Пушкина", Киев, 1899, стр. 184-195), Н. О. Лернер (газета "Речь", 12 янв. 1915 г.); Н. Виноградов ("Пушкин и его современники", вып. XXIX, стр. 9-15).
2. См. "Causeries du Lundi", т. XI.
3. "The Life Letters and Journals of Lord Byron, by Thomas Moore. London, 1830, p. 309.
4. "Остафьевский Архив", т. I, стр. 60.
5. В 70-х годах Вяземский, вспоминая это время, писал: "Мы были учениками и последователями преподавания, которое оглашалось с трибуны и в политической полемике такими учителями, каковы были Бенжамен Констан, Ройе-Коллар и многие другие сподвижники их". (Полн. собр. соч., т. X, стр. 291-292). Карамзин, Тургеневы, Вяземский читали "La Minerve Francaise", политический журнал Б. Констана. О влиянии на Пушкина политических взглядов Б. Констана см. в статьях Б. В. Томашевского: "Французские дела 1830-1831 гг." ("Письма Пушкина к Е. М. Хитрово"), "Из Пушкинских рукописей" ("Лит. Наследство", 1934, № 16-18, стр. 284, 286, 288). В предисловии к своему переводу "Адольфа" Вяземский делает попытку связать роман с политическими трактатами Б. Констана. Вяземский говорит о Констане следующее: "Автор "Адольфа" силен, красноречив, язвителен, трогателен. Как в создании, так и в выражении, как в соображениях, так и в слоге вся сила, все могущество его — в истине. Таков он в "Адольфе", таков на ораторской трибуне, таков в современной истории, в литературной критике, в высших соображениях, духовных умозрениях и в пылу политических памфлетов". О влиянии на декабристов политических трактатов Б. Констана см. в книге В. И. Семевского: "Политические и общественные идеи декабристов", СПб., 1909, по указателю.
6. Вяземский в предисловии "От переводчика" пишет, что в автобиографической исповеди Констана видели "отпечаток связи автора с славной женщиной, обратившей на труды свои внимание целого света".
7. "Рукою Пушкина", 1935, стр. 184.
8. "Старина и Новизна", кн. 5, стр. 47. Очевидно сходство этого отзыва об "Адольфе" с определением языка "Адольфа" в пушкинской заметке о предстоящем выходе перевода "Адольфа". Вероятно, Вяземский сообщил Баратынскому содержание этой заметки (тогда еще не вышедшей).
9. В этом предисловии Вяземский пишет: "Любовь моя к "Адольфу" оправдана общим мнением". Последний абзац предисловия Б. Констана к III изд. "Адольфа" Вяземский вовсе не перевел. Вероятно, он поступил так потому, что в этом месте Б. Констан, отрекаясь от "Адольфа", пишет: "публика, вероятно его забыла, если когда-нибудь знала". Эта фраза Б. Констана противоречит утверждению Вяземского об "Адольфе" как о повести "так сильно подействовавшей на общее мнение", кроме того она могла повредить "Адольфу" в глазах русских читателей.
5. В 70-х годах Вяземский, вспоминая это время, писал: "Мы были учениками и последователями преподавания, которое оглашалось с трибуны и в политической полемике такими учителями, каковы были Бенжамен Констан, Ройе-Коллар и многие другие сподвижники их". (Полн. собр. соч., т. X, стр. 291-292). Карамзин, Тургеневы, Вяземский читали "La Minerve Francaise", политический журнал Б. Констана. О влиянии на Пушкина политических взглядов Б. Констана см. в статьях Б. В. Томашевского: "Французские дела 1830-1831 гг." ("Письма Пушкина к Е. М. Хитрово"), "Из Пушкинских рукописей" ("Лит. Наследство", 1934, № 16-18, стр. 284, 286, 288). В предисловии к своему переводу "Адольфа" Вяземский делает попытку связать роман с политическими трактатами Б. Констана. Вяземский говорит о Констане следующее: "Автор "Адольфа" силен, красноречив, язвителен, трогателен. Как в создании, так и в выражении, как в соображениях, так и в слоге вся сила, все могущество его — в истине. Таков он в "Адольфе", таков на ораторской трибуне, таков в современной истории, в литературной критике, в высших соображениях, духовных умозрениях и в пылу политических памфлетов". О влиянии на декабристов политических трактатов Б. Констана см. в книге В. И. Семевского: "Политические и общественные идеи декабристов", СПб., 1909, по указателю.
6. Вяземский в предисловии "От переводчика" пишет, что в автобиографической исповеди Констана видели "отпечаток связи автора с славной женщиной, обратившей на труды свои внимание целого света".
7. "Рукою Пушкина", 1935, стр. 184.
8. "Старина и Новизна", кн. 5, стр. 47. Очевидно сходство этого отзыва об "Адольфе" с определением языка "Адольфа" в пушкинской заметке о предстоящем выходе перевода "Адольфа". Вероятно, Вяземский сообщил Баратынскому содержание этой заметки (тогда еще не вышедшей).
9. В этом предисловии Вяземский пишет: "Любовь моя к "Адольфу" оправдана общим мнением". Последний абзац предисловия Б. Констана к III изд. "Адольфа" Вяземский вовсе не перевел. Вероятно, он поступил так потому, что в этом месте Б. Констан, отрекаясь от "Адольфа", пишет: "публика, вероятно его забыла, если когда-нибудь знала". Эта фраза Б. Констана противоречит утверждению Вяземского об "Адольфе" как о повести "так сильно подействовавшей на общее мнение", кроме того она могла повредить "Адольфу" в глазах русских читателей.
10. "Русский Архив", 1895, кн. II, стр. 110. По экземпляру "Адольфа", принадлежавшему Е. М. Хитрово, Плетнев сверял перевод Вяземского
11. "Звенья", кн. III, стр. 175.
12. "На днях я с удовольствием прочел роман знаменитого Б. Констана: "Адольф". В нем разобраны сплетения человеческого сердца и изображен человек нынешнего века с его эгоистическими чувствами, приправленными гордостью и слабостью; высокими душевными порывами и ничтожными поступками" (стр. 210).
13. "Московский Телеграф", 1831, №№ 1-4. Судя по рецензии ("Московский Телеграф", 1831, ч. 41, стр. 231-244) на перевод Вяземского, Полевой был знаком с французскими критическими статьями об "Адольфе". В рецензии на перевод "Адольфа" Булгарин писал: "Достоинство "Адольфа" давно уже оценено, как самим автором, так и всеми людьми с очищенным вкусом" ("Северная Пчела", 1831, № 273).
11. "Звенья", кн. III, стр. 175.
12. "На днях я с удовольствием прочел роман знаменитого Б. Констана: "Адольф". В нем разобраны сплетения человеческого сердца и изображен человек нынешнего века с его эгоистическими чувствами, приправленными гордостью и слабостью; высокими душевными порывами и ничтожными поступками" (стр. 210).
13. "Московский Телеграф", 1831, №№ 1-4. Судя по рецензии ("Московский Телеграф", 1831, ч. 41, стр. 231-244) на перевод Вяземского, Полевой был знаком с французскими критическими статьями об "Адольфе". В рецензии на перевод "Адольфа" Булгарин писал: "Достоинство "Адольфа" давно уже оценено, как самим автором, так и всеми людьми с очищенным вкусом" ("Северная Пчела", 1831, № 273).
14. См. С. И. Родзевич, "Предшественники Печорина во французской литературе". Киев, 1913.
15. И. С. Аксаков. Письма, т. I, стр. 307-308.
15. И. С. Аксаков. Письма, т. I, стр. 307-308.
6. Б. Л. Модзалевский. "Библиотека Пушкина", СПб., 1910, № 813.
17. Там же.
18. Пушкин упоминает имя Б. Констана также в черновике V строфы I главы "Онегина". Онегин мог вести спор: "О Байроне и Benjamin..." Тургенев и Вяземский в 1817-1818 гг. часто называют Констана просто Benjamin ("Остафьевский Архив", т. I).
18. Пушкин упоминает имя Б. Констана также в черновике V строфы I главы "Онегина". Онегин мог вести спор: "О Байроне и Benjamin..." Тургенев и Вяземский в 1817-1818 гг. часто называют Констана просто Benjamin ("Остафьевский Архив", т. I).
19. Воздействие Шатобриана на Пушкина факт установленный. "Мельмота" Пушкин назвал "гениальным произведением Матюрена". На поиски имени Констана в черновиках "Евгения Онегина" навел меня Д. П. Якубович.
20. "Литературная Газета", 1830, т. I, № 1, стр. 8.
21. "Предисловие" к переводу "Адольфа". Это, однако, неверно: "Адольф" вышел в 1815 г., т. е. после двух песен "Чайльд-Гарольда" (1812), "Гяура" (1813), " Абидосской Невесты" (1813) и "Лары" (1814) и Байрон прочел "Адольфа" только летом 1816 г. Заблуждение Пушкина и Вяземского объясняется, вероятно, тем, что они прочли "Адольфа" раньше, чем узнали Байрона. Впрочем, они могли знать из журналов или от лиц, знавших Констана, что "Адольф" написан задолго до выхода его в свет. Полевой в крайне враждебном отзыве ("Московский Телеграф", 1831, ч. 41, стр. 231-244) о переводе Вяземского, отмечая эту хронологическую ошибку, говорит, что она доказывает неверность "истин у с л ы ш а н н ы х, а н е п о ч у в с т в о в а н н ы х". Этим, он, конечно, намекает на то, что Вяземский повторил слова Пушкина. Как известно, Пушкин узнал Байрона около 1820 г. Первое упоминание о Байроне в переписке Тургенева с Вяземским относится к 1819 г.
22. "А я между тем пришлю Вам на днях два приложения к переводу моему: письмо к Пушкину и несколько слов от переводчика", писал Вяземский Плетневу 12 января 1831 г. ("Известия Отд. русск. яз. и слов. Ак. Наук", 1897, т. II, кн. I, стр. 92). Посвящение помечено: "Село Мещерское (Саратовской губ.) 1829 года". Этой пометой Вяземский, повидимому, хотел установить первенство своего перевода.
22. "А я между тем пришлю Вам на днях два приложения к переводу моему: письмо к Пушкину и несколько слов от переводчика", писал Вяземский Плетневу 12 января 1831 г. ("Известия Отд. русск. яз. и слов. Ак. Наук", 1897, т. II, кн. I, стр. 92). Посвящение помечено: "Село Мещерское (Саратовской губ.) 1829 года". Этой пометой Вяземский, повидимому, хотел установить первенство своего перевода.
23. В "Старой Записной Книжке" Вяземского отмечено: 16 июня 1830 г.: "То ли бы дело пересмотреть моего "Адольфа", написать предисловие к переводу". 22 июня: "Перечитывал несколько глав Адольфа." 25 июля: "Сегодня кончил мой пересмотр Адольфа". 24 декабря: "Вот и Benjamin Constant умер; а я думал послать ему при письме мой перевод "Адольфа". Впрочем Тургенев сказывал ему, что я его переводчик".
24. В цитированном выше письме Вяземский торопит Плетнева: "Мой Адольф пропал без вести, а между тем Полевой, всегда готовый на какую-нибудь пакость, печатает своего Адольфа в Телеграфе. Была ли моя рукопись в цензуре?" До какой степени Вяземский был раздражен поведением Полевого доказывает следующая странная его просьба: "поверьте с моим переводом перевод Телеграфа. Помилуй боже и спаси нас если будет сходство. Я рад все переменить, хоть испортить — только не сходиться с ним". В письме от 31 января Вяземский повторяет эту просьбу.
24. В цитированном выше письме Вяземский торопит Плетнева: "Мой Адольф пропал без вести, а между тем Полевой, всегда готовый на какую-нибудь пакость, печатает своего Адольфа в Телеграфе. Была ли моя рукопись в цензуре?" До какой степени Вяземский был раздражен поведением Полевого доказывает следующая странная его просьба: "поверьте с моим переводом перевод Телеграфа. Помилуй боже и спаси нас если будет сходство. Я рад все переменить, хоть испортить — только не сходиться с ним". В письме от 31 января Вяземский повторяет эту просьбу.
25. 20 января 1831 (в записке с известием о смерти Дельвига). Пушкин мог и лично передать Вяземскому свои замечания. Они виделись 25 и 26 января 1831 г. (см. Н. О. Лернер, "Труды и дни Пушкина". СПб., 1910, стр. 235). 31 января Вяземский послал Плетневу с Толмачевым "Посвящение" и "Предисловие", переписанные рукой В. Ф. Вяземской и получившие санкцию Пушкина ("Несколько писем кн. П. А. Вяземского к П. А. Плетневу". Изв. Отд. русск. яз. и слов. Ак. Наук. 1897, т. II, кн. 1). В комментарии Н. К. Козмина к заметке Пушкина об "Адольфе". (Сочинения Пушкина, изд. Акад. Наук, т. IX, ч. II, Л., 1929, стр. 163 прим.) ошибочно указано, что Вяземский послал Пушкину на просмотр весь перевод романа Б. Констана.
26. Упомянутый комментарий к заметке об "Адольфе" (акад. изд. т. IX, ч. II, стр. 163).
27. Булгарин, цитируя это место, иронически прибавил: "вероятно не знающих французского языка" ("Северная Пчела", 1831, № 274).
27. Булгарин, цитируя это место, иронически прибавил: "вероятно не знающих французского языка" ("Северная Пчела", 1831, № 274).
28. Известно, что "метафизическим" Пушкин называл язык, способный выражать отвлеченные мысли. Однако, когда Пушкин говорит о метафизике характера Нины Баратынского или о метафизическом языке "Адольфа" — то, очевидно, имеет в виду психологизм этих произведений. В таком же смысле Вяземский называет "Адольфа" представителем "светской так сказать практической метафизики века нашего" (Предисловие к "Адольфу").
29. "Остафьевский Архив", т. II, стр. 280.
30. "У нас не то, что в Европе — повестей в диковинку" писал Пушкин Погодину 31 августа 1827 г. И еще в 1831 г.: "В прозе мы имеем только "Историю Карамзина". Первые два или три романа появились два или три года тому назад" ("Рославлев").
31. "Старина и Новизна", кн. 5, стр. 50. Курсив мой. А. А.
32. Вяземский писал, что "хотел изучивать, ощупывать язык наш, производить над ним попытки, если не пытки, и выведать сколько может он приблизиться к языку иностранному" (Предисловие). На необработанность русского языка жалобы очень часто встречаются в "Записной Книжке" Вяземского, напр., "У нас жалуются по справедливости на водворение иностранных слов в русском языке. Но что же делать, когда наш ум, заимствовавший некоторые понятия и оттенки у чужих языков, не находит дома нужных слов для их выражения. Как напр. выразить по русски понятия, которые возбуждают в нас слова: Naive, serieux. Чистосердечный, простосердечный, откровенный, все это не выражает значения первого слова; важный, степенный не выражает понятия свойственного другому; а потому и должны мы поневоле говорить наивный, серьезный. Последнее слово вошло в общее употребление. Нельзя терять из виду, что западные языки наследники древних языков и их литератур, которые достигли высшей степени образованности и должны усвоить все краски, все оттенки утонченного общежития. Наш язык происходит, пожалуй, от благородных, но бедных родителей, которые не могли оставить наследнику своему... литературы утонченного общества, которого они не знали. Славянский язык хорош для церковного богослужения. Молиться на нем можно, но нельзя писать романы, политические и философские рассуждения". Приблизительно в то же время (1830) Пушкин называет метафизическими стихи Вяземского: "Вы столь же легко угадаете Глинку в элегическом его псалме, как узнаете кн. Вяземского в станцах метафизических" (курсив мой. А. А. См. "Карелия или заточение Марфы Иоанновны Романовой").
33. "Corinne", livre VII, ch, I. "De la litterature italienne". Об отсутствии у русских языка, способного выражать отвлеченные идеи, де Сталь писала в книге. "Dix annees d'exile". См. об этом в статье Б. В. Томашевского: "Кинжал" и m-me de Stael" ("Пушкин и его современники", вып. XXXVI).
34. Например: "Почти всегда когда мы хотим быть в ладу с собою мы обращаем в расчеты и правила свое бессилие и свои недостатки. Такая уловка удовлетворяет в нас т у п о л о в и н у, к о т о р а я, т а к с к а з а т ь, е с т ь з р и т е л ь д р у г о й" (стр. 12).
35. "В этой потребности было несомненно много суетности; но не одна была в ней суетность: может статься было ее и менее нежели я сам полагал" (стр. 7).
36. "Я успел приневолить себя и заключил в своей груди малейшие признаки неудовольствия и все способы ума моего стремились создать себе искусственную веселость. Сия работа имела надо мною действие неожиданное. Мы существа столь зыбкие, что под конец ощущаем те самые чувства, которые сначала выказывали из притворства" (стр. 42).
36. "Я успел приневолить себя и заключил в своей груди малейшие признаки неудовольствия и все способы ума моего стремились создать себе искусственную веселость. Сия работа имела надо мною действие неожиданное. Мы существа столь зыбкие, что под конец ощущаем те самые чувства, которые сначала выказывали из притворства" (стр. 42).
37. De Stendal. "Rome, Naples et Florence". Запись 4 января. Этот отзыв Стендаля об "Адольфе" был вероятно известен Вяземскому, который в 1833 г. писал А. И. Тургеневу: "Я Стендаля полюбил с "Жизни Россини" ("Остафьевский Архив", т. III, стр. 233). "La vie de Rossini" появилась в 1823 г., III изд. "Rome, Naples..." — в 1826 г.
38. "Кидаюсь на землю; желаю, чтобы она расступилась и поглотила меня навсегда; опираюсь головою на холодный камень, чтобы утолил он знойный недуг меня пожирающий..." ("Полн. собр. сочин. П. А. Вяземского", т. X, стр. 21).
38. "Кидаюсь на землю; желаю, чтобы она расступилась и поглотила меня навсегда; опираюсь головою на холодный камень, чтобы утолил он знойный недуг меня пожирающий..." ("Полн. собр. сочин. П. А. Вяземского", т. X, стр. 21).
39. "Таково своенравие нашего немощного сердца, что мы с ужасным терзанием покидаем тех, при которых пребывали без удовольствия" (там же, стр. 36).
40. Это говорит представительница высшего петербургского общества, из чего следует, что ее идеалом был Адольф. В том же "Романе в письмах" сцена встречи влюбленных среди многочисленного общества, очень напоминает такое же описание в "Адольфе" (гл. II). В "Дубровском" (1832) описание поведения "светского человека" кн. Верейского в гостях у Троекурова также восходит к "Адольфу": "...князь был оживлен ее присутствием, был весел и успел несколько раз привлечь ее внимание любопытными своими рассказами". Ср. в "Адольфе": "Я...испытывал тысячу средств привлечь внимание ее. Я наводил разговор на предметы для нее занимательные... я был вдохновен ее присутствием: я добился до внимания ее..." (перевод Вяземского).
41. Можно указать, какие романы Вяземский называл "гостиными". "Прочел я "Le Moqueur amoureux" S. Gay: слабо, жидко, но довольно хорошо, роман гостинный" (Вяземский. Старая записная книжка, т. IX, стр. 126: 5 июля 1830 г.). "Прочел я "Granby, roman fashionable". В самом деле, читая этот роман думаешь, что переходишь из гостиной в гостиную" (Собр. соч., т. IX, стр. 142). Полевой в уничтожающем разборе перевода Вяземского писал, что "роман Б. Констана верный список с невымышленной сцены света — не боле" ("Моск. Телеграф", 1831, т. XLI, стр. 535).
42. "Путеводитель по Пушкину", стр. 103-104, 252.
43. Датировка этого отрывка представляет некоторые затруднения; план повести (т. 2282, л. 23 об.) находится среди черновиков "Гасуба" и рядом со стихотворением "Поедем, я готов" (24 дек. 1829 г.). Черновик начала первой главы находится в бывш. "Онегинском собрании". Он написан на двух листах с жандармскими цифрами (64 и 76). Как установлено Л. Б. Модзалевским, эти листы вырваны самим Пушкиным из тетр. 2371, в которой находится (почти примыкающее к Онегинскому черновику) продолжение первой главы и известная нам часть второй главы (лл. 86, 87, 88, 89). Они не могли быть написаны раньше лета 1830 г. (См. Б. В. Томашевский. "Пушкин и романы французских романтиков". "Лит. Наследство", № 16-18, стр. 947). В тетр. 2386 находится (лл. 13 и 50) перебеленный текст первой главы с пометой 24 февраля, как указал мне Г. О. Винокур. Обе рукописи носят на себе следы нескольких слоев работы. Все это говорит за то, что Пушкин писал этот отрывок с перерывами; начал его в 1830 г. (или даже в последние дни 1829), а в 1832 (24 февр.) переписал (поправляя), очевидно намереваясь продолжать его.
43. Датировка этого отрывка представляет некоторые затруднения; план повести (т. 2282, л. 23 об.) находится среди черновиков "Гасуба" и рядом со стихотворением "Поедем, я готов" (24 дек. 1829 г.). Черновик начала первой главы находится в бывш. "Онегинском собрании". Он написан на двух листах с жандармскими цифрами (64 и 76). Как установлено Л. Б. Модзалевским, эти листы вырваны самим Пушкиным из тетр. 2371, в которой находится (почти примыкающее к Онегинскому черновику) продолжение первой главы и известная нам часть второй главы (лл. 86, 87, 88, 89). Они не могли быть написаны раньше лета 1830 г. (См. Б. В. Томашевский. "Пушкин и романы французских романтиков". "Лит. Наследство", № 16-18, стр. 947). В тетр. 2386 находится (лл. 13 и 50) перебеленный текст первой главы с пометой 24 февраля, как указал мне Г. О. Винокур. Обе рукописи носят на себе следы нескольких слоев работы. Все это говорит за то, что Пушкин писал этот отрывок с перерывами; начал его в 1830 г. (или даже в последние дни 1829), а в 1832 (24 февр.) переписал (поправляя), очевидно намереваясь продолжать его.
44. "Я находил в этом роде успехов наслаждение самолюбия" ("Адольф", стр. 65). Адольф говорит о своих светских успехах: "Вы увидите его в обстоятельствах различных и всегда жертвою сей смеси эгоизма и чувствительности, которые сливались в нем" (стр. 81). В 1836 г. Пушкин писал: "Нынешние <писатели> любят выставлять порок всегда и везде торжествующим и в сердце человеческом обретают только две струны: эгоизм и тщеславие". Отсюда понятно почему в конце 20-х годов Пушкин считал Адольфа современным героем.
45. Эпиграф первой главы: "Ваше сердце губка, напитанная желчью и уксусом", — конечно, служит дополнительной характеристикой героя. Примечательно также, что фраза: "в эти минуты надобно мне сидеть дома..." имела первоначально такой вид: "В эти минуты надобно мне сидеть дома и не досаждать тебе моей хандрой".
45. Эпиграф первой главы: "Ваше сердце губка, напитанная желчью и уксусом", — конечно, служит дополнительной характеристикой героя. Примечательно также, что фраза: "в эти минуты надобно мне сидеть дома..." имела первоначально такой вид: "В эти минуты надобно мне сидеть дома и не досаждать тебе моей хандрой".
46. Предшественница Зинаиды в творчестве Пушкина — гр. Леонора Д. в "Арапе Петра Великого", которая: "была не в первом цвете лет, но славилась еще своею красотою".
47. В рукописи II глава начинается зачеркнутой фразой: "Зинаида им овладела". Очевидно Пушкин первоначально предполагал более подробно изложить предисторию. В "Адольфе" приведенной фразе соответствуют следующие места: "Я был только человек слабый, признательный, и порабощенный..." "Я покорился ее воле".
48. Первоначально было: На Васил<ьевский> Остров". То и другое соответствует третьему этажу в "Адольфе".
49. Первоначально было: оттуда послала Вол<оцкому> страничку. У Констана: billet, т. е. листик, письмецо, записка.
50. См. также: "Она никогда не отпускала меня не старавшись удержать" ("Адольф"). "Ты уж едешь?" — сказала дама с беспокойством. — "Ты не хочешь здесь отобедать?" — "Нет, я дал слово". — "Обедай со мною", продолжала она ласковым и робким голосом" ("На углу маленькой площади").
51. Тетрадь 2371, л. 68.
52. Самая фамилия героя пушкинского отрывка раскрывает его социальную позицию. Кн. Волоцкие — угасший в пушкинское время род, ведший свое происхождение от Рюрика и владевший гор. Волоком Камским или просто Волоком. Пушкин, так живо интересовавшийся своей родословной, конечно, знал древние русские роды и в том же 1830 г. упоминает о прекращении многих из них: "Смотря около себя и читая старые наши летописи, я сожалел, видя как древние дворянские роды уничтожались..." (см. также: "Мне жаль, что нет князей Пожарских. | Что о других пропал и слух". "Езерский"). В подготовительных заметках к "Борису Годунову" рюриковичи выписаны из Карамзина: "Князья Рюр. пл. Ш у й с к и й, С и ц к и й, В о р о т ы н с к и й, Р о с т о в с к и й, Т е л я т е в с к и й и пр."; некоторые из них названы в самой трагедии: Ш у й с к и й, В о р о т ы н с к и й, С и ц к и й, Ш а с т у н о в ы (также К у р б с к и й — "великородный витязь". Ср. в X главе "Евгения Онегина": "Но виршеплет великородный" о кн. Д о л г о р у к о в е); фамилия Сицких повторена в "Езерском": "И умер С и ц к и х пересев". В "Арапе Петра Великого" Р ж е в с к и й, про которого сказано, что он происходил от древнего боярского рода, его тесть Л ы к о в; предполагаемые женихи Ржевской — Л ь в о в, Д о л г о р у к о в, Т р о е к у р о в. Е л е ц к и й (о происхождении Е л е ц к и х Пушкин писал в отрывке "Несмотря на великие преимущества", 1830). Снова Р ж е в с к а я в плане повести "О стрельце и боярской дочери". Конечно не случайно многие герои пушкинских и не исторических произведений 1829-1834 гг. носят фамилии рюриковичей, в XIX в. уже не существовавшие или которые можно было назвать, не задевая никого, как напр. Елецкий. М и н с к и й, гусар-аристократ ("Станционный смотритель") и М и н с к и й ("Гости съезжались на дачу"), сам рекомендующийся рюриковичем, разоряющийся англоман М у р о м с к и й ("Барышня крестьянка"), кн. Г о р с к и й (черновик "На углу маленькой площади"), снова Т р о е к у р о в ("Дубровский"), о котором сказано, что он был знатного рода, и кн. В е р е й с к и й (там же) и кн. Е л е ц к а я ("Пиковая Дама") переименованы в "Российской родословной книге" Долгорукова, как ведущие род от Рюрика. Упоминает Пушкин и фамилии, произошедшие от его пращура Радши — см. пушкинскую "Родословную Пушкиных и Ганнибалов": Б у т у р л и н — один из гостей Шуйского, и Б у т у р л и н, оспаривающий вместе с Долгоруким Петра в сенате ("Арап Петра Великого") и московская барыня П о в о д о в а ("Роман на кавказских водах"). От Радши — и упоминаемый в "Борисе Годунове" московский дворянин Рожнов. Таким образом, мы видим, что семантика этих фамилий дает дополнительный материал для постановки вопроса об отношении Пушкина к старой знати.
53. Ни в черновике б. Онегинского собрания, ни в продолжении пушкинского отрывка в тетради № 2371 Фуфлыгина не упоминается. Вероятно этот персонаж введен Пушкиным только в 1832 г. при переписке повести (тетрадь 2386): за это говорят и помарки в этом месте рукописи. В 1832 г. Пушкин жил в Петербурге, и его отношение к гр. Нессельроде уже определилось. О столкновении Пушкина с Нессельроде рассказывает Нащокин. Столкновение это, повидимому, относится к началу 30-х гг. (см. П. И. Бартенев, "Рассказы о Пушкине", стр. 42 и 111).
54. Через один абзац от написанного Пушкиным на полях "Адольфа" слова "bonheur" следуют рассуждения Адольфа о своей независимости и сожаление о предстоящей потере ее: "Я сравнивал жизнь свою независимую и спокойную с жизнью тревог и волнений. Мне так любо было чувствовать себя свободным, идти, придти, отлучиться, возвратиться не озабочивая никого". У Пушкина (1830): "...я жертвую независимостию, моей беспечной, прихотливой независимостию... Утром встаю, когда хочу, принимаю кого хочу..."
55. "Я сетовал не об одном поприще: не покусившись ни на одно, я сетовал о всех поприщах". "Я ощущал в себе живейшее нетерпение приобресть вновь в отечестве и в сообществе мне равных место, принадлежавшее мне по праву".
56. Н. П. Дашкевич отметил, что "Письмо Онегина к Татьяне напоминает некоторыми мыслями объяснение Адольфа с Элленорой-(см. гл. III)", но не привел примеров этого сходства, важного, как мы дальше увидим, в связи с "Каменным Гостем."
57. Ср. в "Мятели": "Я поступил неосторожно, предаваясь милой привычке видеть и слышать вас ежедневно". Пушкин отсылает читателя к "Новой Элоизе" Руссо ("Мария Гавриловна вспомнила 1-е письмо S. Preux"). Однако в первом письме S. Preux нет выражения "милая привычка". 58. Незадолго до этого, повидимому в сентябре, вышел "Адольф" Вяземского. В "Трудах и днях" Пушкина ошибочно указано Н. О. Лернером, что перевод Вяземского вышел в марте 1831 г. (Н. О. Лернер, назв. соч., стр. 238).
59. Ср. в "Барышне-крестьянке": Алексей заклинал Лизу "н е л и ш а т ь е г о о д н о й о т р а д ы — видеться с нею..." Напомню, что Вяземский закончил пересмотр своего перевода "Адольфа" летом 1830 г. В августе он видался с Пушкиным и вместе с ним ехал из Петербурга в Москву, оставив свой перевод на попечение Жуковского и Дельвига. Вероятно тогда Вяземский и дал Пушкину на просмотр свой перевод "Адольфа".
57. Ср. в "Мятели": "Я поступил неосторожно, предаваясь милой привычке видеть и слышать вас ежедневно". Пушкин отсылает читателя к "Новой Элоизе" Руссо ("Мария Гавриловна вспомнила 1-е письмо S. Preux"). Однако в первом письме S. Preux нет выражения "милая привычка". 58. Незадолго до этого, повидимому в сентябре, вышел "Адольф" Вяземского. В "Трудах и днях" Пушкина ошибочно указано Н. О. Лернером, что перевод Вяземского вышел в марте 1831 г. (Н. О. Лернер, назв. соч., стр. 238).
59. Ср. в "Барышне-крестьянке": Алексей заклинал Лизу "н е л и ш а т ь е г о о д н о й о т р а д ы — видеться с нею..." Напомню, что Вяземский закончил пересмотр своего перевода "Адольфа" летом 1830 г. В августе он видался с Пушкиным и вместе с ним ехал из Петербурга в Москву, оставив свой перевод на попечение Жуковского и Дельвига. Вероятно тогда Вяземский и дал Пушкину на просмотр свой перевод "Адольфа".
60. Ср. письмо Пушкина к неизвестной (1823): "je ne veux rien, je ne demande rien"; там же о любви без надежд: "Si j'avais des esperances"; ср. также лирическое стихотворение "Признание" (1824): "Не смею требовать любви".
61. Адольф говорит, что расточал Элленоре согласившейся видеться с ним наедине: "тысячу уверений в нежности, в преданности, в уважении вечном" (стр. 20).
61. Адольф говорит, что расточал Элленоре согласившейся видеться с ним наедине: "тысячу уверений в нежности, в преданности, в уважении вечном" (стр. 20).
62. Она находится рядом с той, в которой дана характеристика Адольфа: "Вам известно мое положение, сей характер, который почитают странным и диким..." (Напечатанные курсивом слова — отчеркнуты в пушкинском экземпляре "Адольфа"). Ср. "Евг. Онегин", гл. 8, после стр. XXX (в ркп.): "Свой дикий нрав преодолев".
63. В начале романа Адольф сам характеризует себя, как соблазнителя. См. напр.: "В доме моего родителя я составил себе о женщинах образ мыслей довольно безнравственный..."; "Мое сердце требовало любви, а чувство суетных успехов. Элленора показалась мне достойной моих искусительных усилий..."; "Я не думал, что люблю Элленору, но уже не мог отказаться от мысли ей нравиться... вымышляя тысячи средств к победе... мое воображение, мои желания, какая-то наука светского самохвальства восставала во мне".
63. В начале романа Адольф сам характеризует себя, как соблазнителя. См. напр.: "В доме моего родителя я составил себе о женщинах образ мыслей довольно безнравственный..."; "Мое сердце требовало любви, а чувство суетных успехов. Элленора показалась мне достойной моих искусительных усилий..."; "Я не думал, что люблю Элленору, но уже не мог отказаться от мысли ей нравиться... вымышляя тысячи средств к победе... мое воображение, мои желания, какая-то наука светского самохвальства восставала во мне".
64. Эта фраза звучит, как цитата. Ср. "Евгений Онегин" (глава III, строфа IX): "Малек Адель и де-Линар", а также примечание Пушкина: "Малек Адель, герой посредственного романа M-е Cottin. Густав-де-Линар, герой прелестной повести баронессы Крюднер". О неправдоподобии романов Коттен Пушкин говорил дважды: в III главе Онегина (строфа XI, характеристика героя старых романов) и в статье "Мнение М. Е. Лобанова о духе словесности" (1836).
65. В том же самом отрывке повести ("На углу маленькой площади"), который воспроизводит сюжетную схему "Адольфа", несомненно влияние и Бальзака. Я имею в виду рассуждения о том, как должен себя вести обманутый муж. В декабре 1829 г. вышла (анонимно) знаменитая "Физиология брака" Бальзака, о которой Пушкин упоминает в "Египетских Ночах". В этой книге вопрос о поведении обманутого мужа трактуется чрезвычайно подробно. Напр., "Quelle doit etre la conduite d'un mari en s' apercevant d'un dernier symptome, qui ne lui laisse aucun doute sur l'infide ite de sa femme" (стр. 287, изд. 1868 г.). Ср. в пушкинском отрывке: "** скоро удостоверился в неверности своей жены. Он не знал на что решиться: притвориться ничего не замечающим казалось ему глупым" ...Ср. с "Физиологией брака": "Paraitre instruit de la passion de sa femme est d'un sot; mais feindre d'ignorer tout est d'un homme d'esprit" (стр. 229)). Там же: "Le grand eceuil est le ridicule". "Бальзак также дает ряд примеров мужей, смеющихся "над несчастием столь обыкновенным" (стр. 288), что Пушкин называет "презрительным". В пушкинском отрывке одно сравнение взято из той же книги Бальзака: "Он вышел из комнаты, как школьник из класса" (черн.). "Elle s'evada comme un ecolier qui vient d'achever une penitence". Ср. также в "Станционном Смотрителе": "Дуня, одетая со всей роскошью моды, сидела на ручке его кресел, как наездница на своем английском седле". Ср. у Бальзака: J'apercus une jolie dame assise sur le bras d'un fauteuil, comme si elle eut monte un cheval anglais" (стр. 115). В письме от 12 апреля 1831 г. В. С. Голицын, которого Пушкин ссужал книгами писал: "Посылаю Вам развратительную книгу (Physiologie du mariage)..." ("Литературное Наследство", № 16-18, стр. 610).
65. В том же самом отрывке повести ("На углу маленькой площади"), который воспроизводит сюжетную схему "Адольфа", несомненно влияние и Бальзака. Я имею в виду рассуждения о том, как должен себя вести обманутый муж. В декабре 1829 г. вышла (анонимно) знаменитая "Физиология брака" Бальзака, о которой Пушкин упоминает в "Египетских Ночах". В этой книге вопрос о поведении обманутого мужа трактуется чрезвычайно подробно. Напр., "Quelle doit etre la conduite d'un mari en s' apercevant d'un dernier symptome, qui ne lui laisse aucun doute sur l'infide ite de sa femme" (стр. 287, изд. 1868 г.). Ср. в пушкинском отрывке: "** скоро удостоверился в неверности своей жены. Он не знал на что решиться: притвориться ничего не замечающим казалось ему глупым" ...Ср. с "Физиологией брака": "Paraitre instruit de la passion de sa femme est d'un sot; mais feindre d'ignorer tout est d'un homme d'esprit" (стр. 229)). Там же: "Le grand eceuil est le ridicule". "Бальзак также дает ряд примеров мужей, смеющихся "над несчастием столь обыкновенным" (стр. 288), что Пушкин называет "презрительным". В пушкинском отрывке одно сравнение взято из той же книги Бальзака: "Он вышел из комнаты, как школьник из класса" (черн.). "Elle s'evada comme un ecolier qui vient d'achever une penitence". Ср. также в "Станционном Смотрителе": "Дуня, одетая со всей роскошью моды, сидела на ручке его кресел, как наездница на своем английском седле". Ср. у Бальзака: J'apercus une jolie dame assise sur le bras d'un fauteuil, comme si elle eut monte un cheval anglais" (стр. 115). В письме от 12 апреля 1831 г. В. С. Голицын, которого Пушкин ссужал книгами писал: "Посылаю Вам развратительную книгу (Physiologie du mariage)..." ("Литературное Наследство", № 16-18, стр. 610).
